Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский

— Кого ты подразумеваешь? — спросил князь. — Если намек твой касается моего зятя Ивана Мирославича, который у меня из вас, думцев, ближе всех ко мне и правая моя рука, то я целиком и полностью принимаю твой совет и безо всякого сомнения отряжу зятя к царю Тохтамышу во главе посольства.

Епифан же, глядя на князя открыто и смело, сказал:

— Я имею в виду не Ивана Мирославича. В каком бы родстве с тобой, княже, он ни состоял и в какой бы чести ни был — все же он не самый близкий тебе человек. Не сочти за дерзость, коль скажу: не послать ли тебе в Орду одного из твоих сыновей?

Князь испытал досаду, в мгновенье переросшую в возмущение, готовое обрушиться гневом. Епифан обнаглел. Ведь послать к Тохтамышу в такое неспокойное время сына — считай, добровольно отдать его в заложники. Ибо кто поручится за то, что Тохтамыш не воспользуется случаем и не удержит княжича при себе? Только имея при себе в заложниках княжича, хан избавит себя от сомнений в благонадежности рязанского князя. В то же время другой частью сознания, более рассудочной, холодной, князь понимал: Епифан прав. Иначе он не стал бы навлекать на себя недовольство князя. Да и сам он, Олег, положа руку на сердце, разве так уж ни разу и не помыслил о том же, что советовал боярин? Конечно же, проворачивая в уме разные способы спасения своей земли, имел в виду и этот, но как самый крайний и запасной…

Справясь с приступом возмущения, Олег Иванович уже спокойно обсмотрел лица бояр: каждый из них, это было очевидно, мысленно был согласен с Епифаном, хотя вряд ли кто посоветовал бы вслух такое.

— Не рискованно ли ныне посылать княжича в Орду? — спросил князь.

Как всегда в тех случаях, когда князь высказывал сомнение, дружно раздались голоса бояр в поддержку сомневающегося:

— Рискованно посылать княжича…

— По сути, кинуть его в пасть Тохтамышу…

Словом, Епифана щелкнули по носу. Тот, однако, не смутился. Сказал твердо:

— Превратности могут быть. Но если честно — иного выхода я не вижу.

И хотя в эту минуту Олег Иванович был почти уверен, что ни которого из сыновей не пошлет к Тохтамышу, он вновь испытал невольное уважение к Епифану, которому, для высказывания своих соображений, потребовалось определенное мужество. Теперь взор князя обратился на сыновей. Как они восприняли слова Епифана? Не смущены ли? Не напуганы?

Оба сына, и Федор, и Родослав, смотрели на отца спокойно. Нет, они не смущены. Не напуганы. Более того, судя по выражению их лиц, нетрудно было догадаться, что они не прочь хоть сейчас отправиться к хану выполнять ответственное поручение отца. Внезапно князь испытал тёплое отцовское чувство. "Хорошие у меня сыны, — подумал он. — Небоязливы, послушны. Ревностно ждут часа стать достойными князьями". Особенно, как он заметил, горел желанием получить ответственное задание Родя. Глаза его блестели, щеки играли румянцем, крутой подбородок выдвинулся вперед…

Князь отпустил бояр. Когда откланялся самый ближний из них, Иван Мирославич, и в палате с князем остались лишь одни сыновья, — оба они, словно сговорясь, стали перед отцом на колени. Они просили у него разрешения поехать с рязанским посольством к царю Тохтамышу.

Князь понимал мальчиков. И он, будь на их месте, просился бы в Орду. Потому что в жизни княжича поездка в Орду — событие огромной важности. Событие, которое обогащает жизненный опыт, приучает к лишениям, испытаниям разного рода, воспитывает в суровости. Сам Олег на всю жизнь запомнил, когда, после кончины отца, отроком он поехал в Сарай к тогдашнему хану Джанибеку за ярлыком на великое княжение Рязанское. Вернулся из Орды, где пребывал полгода, с таким ощущением, будто прожил там много лет. В Орде все ему было в диковинку и многое впечатляло.

Те же подношения даров вельможам, без чего не проворачивалось ни одно дело, требовали немало выдумки и проворства, вынуждали изучать нравы ханского двора, познавать характеры и причуды тех, кому предназначались дары, обязывали уметь предвидеть последствия подношений. Ибо даже и не всякий дар шел на пользу, а мог навредить, если он вызывал зависть у других вельмож… Особенно впечатляла встреча с ханом, долго откладываемая, выматывавшая все силы, обострявшая все чувства…

Да, путешествие в ставку хана было бы полезно сыновьям, оно закалило бы их характеры. Но не в теперешнее время, когда хан идет войной на Русь и он предельно недоверчив и подозрителен. И жесток: ему даже пришло в голову дать приказ перебить купцов, захваченных ордынцами на речных судах на Волге.

— Дети мои, — сказал Олег Иванович. — Я не хочу рисковать. Знайте, что русскому княжичу во время войны очень опасно быть в стане хана. Мне было бы неспокойно на душе, если бы я позволил вам поездку в ставку хана.

Отказав сыновьям в их просьбе, князь почувствовал, что поступил правильно. Ему не придется беспокоиться за судьбу мальчиков, не придется упрекать себя за легкомысленный шаг.

На другой день, сразу же после моления в крестовой палате, перед отцом возник Родослав. Стоял перед ним столбиком, весь ожидание и надежда. Просил послать его к хану. Смотрел умоляюще. В первую минуту князь рассердился. Его покоробила настырность младшего. Он резко сказал, что не меняет своих решений. В глазах мальчика заметался огонь отчаяния. Было видно, что он жаждет путешествия. Мечтает о нем. И опасности его не пугают. Напротив, подстегивают те надежды, которые он связывает с поездкой.

В отличие от Феди, который унаследовал от отца рассудительность и достоинство, часто граничащие с осторожностью, Родослав перенял от родителя другую часть его характера, души и склада ума: быструю реакцию, гибкий ум, отвагу, горячность, беспокойство. Родя, если дрался на воинских играх, то дрался отчаянно, не опасаясь получить ушиб или рану. А если, случалось, получал ушиб, то боль переносил терпеливо и снова лез в драку настырно, не в пример старшему брату, куда более оглядчивому, все время помнившему наставления матери: "Береги себя, сынок, знай — ты наследник великого княжения".

Видя в обоих сыновьях самого себя, разного, меняющегося с годами, то горячего, взрывчатого, способного на безумную отвагу, то спокойно-величавого и осторожного, князь питал к ним глубокое отцовское чувство. Глубокое, но не слепое — был к ним требователен и справедливо строг. Внимательно следил, чтобы они во всей полноте осваивали способы управления государством и войском. При этом уже сейчас провидел в одном из княжичей, старшем, наклонности к государственной и хозяйственной деятельности, в другом, младшем, — к воинской. Разумное сочетание спсобностей одного сына и таланта другого обещало Рязанской земле надежное будущее.

В душе Олега Ивановича что-то тронулось — он проникся чаянием младшего, который был весь — порыв. Сочувствуя ему, князь добавил, что ещё подумает. Конечно, он это напрасно сделал, и он понял это очень скоро. Уже через два часа княжич снова стоял перед отцом столбиком, с мольбой в глазах, все с той же просьбой.