Бернгард Келлерман - Пляска смерти

– Там, внизу, горит, – сказала стоявшая на лестнице служанка.

Вот еще грознее запылал красный глаз, но вдруг он стал расплываться и обратился в пылающую толстую гусеницу, которая медленно ползла сквозь мрак. Пылающая красная гусеница распухала, делалась все шире и шире, вилась зигзагами и неудержимо ползла вперед, не останавливаясь ни на одно мгновение. Там, где прежде сверкал злой красный глаз, теперь взвивался пурпурный дым, уходя ввысь, к дождевым облакам, а вот уж и края облаков окрасились зловещим пламенем.

И снова зарокотали самолеты над темным городом, и снова зашумели, засвистели, завизжали бомбы.

Из города доносился беспорядочный гул множества голосов, крики, вопли, вой сирены, пронзительные звонки пожарных машин. Кое-где, точно из кратера вулкана, стали пробиваться темно-красные облака дыма, в одном месте, в другом, в третьем…

– Смотри, смотри, мама, – растерянно шептала Криста.

– Я вижу, дитя мое, – отвечала фрау Беата, с трудом удерживавшая собаку.

В западной части города вдруг метнулись в ночь яркие огни.

– Это в Ткацком квартале! – в один голос крикнули служанки на лестнице.

А гусеница из густого красного дыма неудержимо продвигалась вперед, прожорливая и страшная; она съеживалась и опять разворачивалась, охватила уже весь Ткацкий квартал и вдруг повернула, словно собираясь ползти обратно. То тут, то там мелькала лента реки, в которой отражалось огненно-красное, блестящее зарево.

Какой ужас! Бедные люди!

Очаги пожаров распространялись все дальше и дальше, кое-где сливаясь в одно общее пожарище. В иных местах уже можно было различить церковные башни, трубы, остроконечные фронтоны. Вдруг раздался глухой взрыв. Дом задрожал.

Что это? Служанки испуганно вскрикнули. Неподалеку от центра города в темном воздухе блеснуло облако светящегося песка. На крышах домов вспыхивали и исчезали огоньки.

– Горят шелльхаммеровские заводы! – крикнула фрау Беата. – Я ясно вижу обе церковные башни, между которыми они расположены.

– Я сейчас принесу бинокль, мама!

– Не надо никакого бинокля. – Фрау Беата вместе с Неро подошла ближе к дому и стала кричать в темноту: – Вот вам и ответ на ваши танки! Видите? Вы умели только заноситься, проклятые хвастуны! Вам всего было мало! Одержимые! Если бы отец дожил до этого! Хоть бы бомба убила вас всех вместе с вашими чадами и домочадцами! – Она громко всхлипнула и пошла к затемненному дому.

– Не ходи, мама, умоляю тебя! – закричала Криста. Она была ошеломлена, так как никогда не видела мать плачущей.

Фрау Беату уже невозможно было успокоить.

– Мне все равно, – кричала она, – но, прежде чем они снимут мне голову, пусть эти сумасшедшие выслушают правду.

Из облака светящегося, пылающего песка над центром темного города вырвалось яркое пламя. Послышались глухие взрывы, быстро следовавшие один за другим.

За высокими липами Дворцового парка вдруг посветлело. Можно было отчетливо различить стволы и голые вершины деревьев. За липами вставала стена огня, она ослепляла и, казалось, придвигалась все ближе и ближе.

– Крыша собора! Горит собор! – закричали девушки и побежали в дом.

Над городом зарокотали моторы новых эскадрилий; бомбы то выли, то визжали.

На следующий день город был глухой дымящихся развалин. До самых облаков поднимался слой смрадной пыли и золы, сквозь который с трудом пробивался часть города была уничтожена, целые кварталы разрушены или сожжены, дома превращены в мусор. В одном только испепеленном дотла Ткацком квартале, по слухам, погибло десять тысяч человек.

Гордость города – собор, который строили и перестраивали на протяжении трех столетий, – превратился в руины. Вокзал был уничтожен, так же как ратуша, дворец правосудия, десятки церквей и школ, прекрасный епископский дворец со знаменитыми фресками, – все сожрал огонь. Около ста военных заводов, среди них и заводы Шелльхаммеров, выпускавшие знаменитый танк «Леопард», были стерты с лица земли. На этих заводах в последнее время работало двадцать тысяч человек.

О Ткацком квартале рассказывали страшные вещи. Окруженные кольцом огня, люди бежали, как бегут от степного пожара дикие звери; тысячами метались они с малыми детьми и грудными младенцами по улицам и переулкам, вдыхая знойный, лишенный кислорода воздух, падали на землю и умирали. Тысячи других в горящих одеждах бросались в реку и погибали ужасной смертью. Спаслись лишь очень немногие, и то благодаря счастливой случайности.

Пятьдесят тысяч человек в течение часа остались без крова. Даже на следующее утро еще не было возможности пройти по улице, так накалены были мостовые и дома. Нельзя было дышать этим знойным, пропитанным гарью воздухом, который стоял между домами коричневым облаком пыли и пепла. Еще много дней пожарные вели борьбу со старыми и вновь вспыхивавшими очагами пожаров.

Фабиан работал дни и ночи в одной из уцелевших комнат своего полуразрушенного Бюро реконструкции. Надо было разместить бездомных и сделать еще множество других неотложных дел. Полковник фон Тюнен лежал с тяжелыми ожогами в одной из переполненных больниц, а баронесса фон Тюнен неутомимо, почти без пищи и сна, выполняла свои тяжелые обязанности. То здесь, то там мелькала нарядная форма с красным крестом. Сестры боялись ее суровости и непреклонности Баронесса не раздевалась трое суток.

Она была одной из первых, нашедших в себе мужество проникнуть в разрушенный, испепеленный Ткацкий квартал, куда не решались заглянуть даже самые отважные из мужчин, – такой ужас он внушал.

Через несколько недель она рассказывала об этом Клотильде, которая заболела после той ночи и была вынуждена три дня оставаться в постели.

– Ну и нервы нужны были, дорогая, – говорила баронесса, – нервы из стали! Подумать только о детях, которые там погибли!

На перекрестках улиц и поблизости от них мертвецы лежали в одиночку, но чем дальше, тем их становилось больше, это уже были целые горы трупов. Они лежали в том положении, в каком их настигла смерть: лицом вниз, с вытянутыми руками, один на другом, многие были так изуродованы, что их нельзя было опознать. В переулках находили сотни сваленных в кучи людей, задохшихся, полуобуглившихся, сгоревших, настолько иссушенных жаром, что взрослые казались детьми. Женщины часто подбирали юбки, чтобы было легче бежать. И так, с подобранными юбками, они и остались здесь, прижав к сердцу детей с искаженными открытыми ротиками, грудных младенцев, сгоревших вместе с одеялами, в которые они были завернуты. Женщины лежали, вытянув толстые ноги в дырявых чулках и полуистлевших башмаках. Кое-где они сидели обугленные на ступеньках лестниц, крепко сжимая в объятиях мертвых малышей.