Бернгард Келлерман - Пляска смерти

«Мы живем в различных мирах», – часто думал Фабиан. Поняв это, он стал гордиться своей проницательностью. «И может быть, – мелькало у него, – самая трагическая судьба, которая может постигнуть мужчину, – это брак с женщиной из другого мира».

Конечно, было бы бессмыслицей стараться склеить уже вконец разбитую семейную жизнь. Фабиан давно это понял. Теперь все сводилось к тому, чтобы ввести в какую-то норму несуразно высокие требования Клотильды. Фабиан заявил Швабаху, что ни в коем случае не допустит, чтобы Клотильда занималась воспитанием детей. Как отец и христианин, он считает это невозможным.

Советник юстиции сделал какие-то пометки, потом отложил бумаги в сторону, потянулся, потряс лохматой головой и встал.

Фабиан принялся излагать ему дело медицинскою советника Фале. Швабах снова сел, теперь он уже не потягивался и не вертелся на стуле.

– Я к вашим услугам, коллега!

Швабах, человек несомненно добрый, сначала слушал внимательно, но постепенно лицо его каменело, даже мясистые губы перестали шевелиться. «Фале? Фале? – бормотал он про себя, как будто слышал это имя впервые. – Я всегда был большим его почитателем». Швабах понизил голос, хотя двери комнаты были обиты толстой материей.

– Дело идет об открытии первостепенного научного значения, господин советник, – закончил Фабиан, с большой теплотой отозвавшись о Фале.

Над бровями у Швабаха залегли такие глубокие складки, что казалось, будто его лоб исполосован шрамами. Он дотронулся своей мясистой рукой до руки Фабиана.

– Очень бы хотелось оказать содействие такому большому ученому и прекрасному человеку, от всей души, но… понимаете? Я не вижу никакой возможности, ни малейшей, – добавил он.

– А что, если я или, еще лучше, вы переговорите с директором Зандкулем? – предложил Фабиан.

– Директор Зандкуль – фанатик, – прошептал Швабах так тихо, словно боялся, что кто-то подслушивает за дверью. – Он, видимо, опасается, как бы Фале, по его мнению фанатический еврей, не вывел из строя драгоценные аппараты. Не смейтесь! Он верит в непогрешимость национал-социалистов так же слепо, как католик в догму. Нам неизвестны мысли людей. Может быть, они полагают, что евреи приносят вред немецкой культуре, а может быть, верят, что под влиянием еврейства немецкая культура обречена на скорую гибель. Кто знает? Разве что пророк или провидец. Зандкуль не осмеливается иметь собственного мнения… Он бывший военный и привык беспрекословно выполнять приказы.

Фабиан встал.

– Тем не менее разрешите мне попытаться, – отвечал он. – Может быть, я сумею убедить Зандкуля сделать исключение для такого уважаемого человека, как Фале, и для его научной работы.

Швабах тоже поднялся и покачал головой.

– Вы ничего не добьетесь, друг мой, ничего и ни у кого, – продолжал он приглушенным голосом. – Я-то знаю, что думает начальство, поверьте мне. Но в качестве уважающего вас коллеги я хочу вам дать совет: не вмешивайтесь в эти дела!

Фабиан вопросительно поглядел на Швабаха и ничего не ответил.

Швабах положил свою мясистую руку на плечо Фабиана и добавил:

– Это дружеский совет. Вы вступили на скользкий путь, на опасный путь. Поверьте мне.

Он проводил Фабиана до прихожей и произнес своим обычным громким голосом:

– А что касается магистрата, то скоро все это выяснится. Таубенхауз – человек великодушный, и сердце у него доброе. – И так как Фабиан помедлил с ответом, он добавил: – Каждый из нас должен принести свою лепту на алтарь отечества, правда? Я-то знаю, что вы всегда были истинным патриотом и идеалистом!

– Патриотом я буду всегда! – улыбаясь, ответил Фабиан. – И идеалистом все еще остался, чуть было не сказал – к сожалению!

Швабах засмеялся.

– Лучше скажем – слава богу! – воскликнул он и протянул руку Фабиану. – Мы часто говорили о вас в коллегии адвокатов и, высоко оценивая ваши способности, сожалели, что вы еще не пришли к определенному решению. Скажу вам по секрету: больше мы уже ждать не можем. Будьте здоровы, дорогой коллега.

Через несколько часов Фабиан протелефонировал медицинскому советнику Фале. Он сообщил ему, что уже предпринял первые шаги. Он и впредь будет делать все возможное и просит только набраться терпения, на все нужно время. Открыть Фале горькую правду у него недостало сил: она бы убила старика.

«Жаль, – сострадательно подумал он, положив трубку. – Ничего сделать нельзя! Жаль, очень жаль! Позиция Швабаха меня окончательно убедила. Он неизменно в курсе всех дел. Опасный путь! Ты слышал, Фабиан, что он сказал? Опасный путь!»

Расстроенный и подавленный, он направился ужинать в «Звезду». Было еще рано, и ресторан пустовал. Несмотря на усталость, он с аппетитом съел превосходно приготовленный гуляш, не спеша закурил сигару, поставил перед собой бутылку бордо и, медленно потягивая из стакана, задумался о своей жизни.

Не оставалось сомнения, что Клотильда добьется развода. Итак, позади осталась целая полоса жизни; допустим, что он совершал грубые ошибки, но требования Клотильды будут не маленькие, это очевидно. «Четыре ничего не стоящих дома Клотильды дорого мне обойдутся». Он засмеялся. «Но не надо забывать: она родила мне двух чудесных сыновей. Это надо помнить всегда, всегда!» Он поднял бокал и выпил за здоровье своих сыновей Гарри и Робби. Что было, то было!

К счастью, у него еще хватит сил и мужества начать новую жизнь. Если говорить честно, то он не порвал с Клотильдой до сих пор из любви к спокойствию. Она была хорошей хозяйкой и любила тонкую кухню. «Да, такого стола мне будет недоставать», – подумал он, засмеялся и поднял бокал.

– Мужайся, Фабиан, – произнес он вслух и пригубил вино.

Сапожник Габихт, прежде занимавшийся только починкой обуви в маленькой подвальной мастерской, по словам соседей, уже давно перебрался на Шоттенграбен. На Шоттенграбене Фабиану сейчас же бросилось в глаза длинное здание с заканчивающейся надстройкой. Каменщики еще работали на лесах. В нижнем этаже здания, вытянувшегося чуть ли не на весь Шоттенграбен, помещалась контора обувной фабрики Габихта.

В ворота фабрики как раз въехала машина, груженная резко пахнувшими тюками кожи. Слуга в простой серой ливрее, осведомившись у Фабиана, что ему угодно, сообщил, что господин штурмфюрер, так он назвал хозяина, в конторе. Туда вели несколько гранитных ступенек. Габихт сидел с сигарой в зубах и диктовал секретарше деловые письма.

Фабиан был поражен. Безукоризненно одетый человек в белоснежном воротничке и дорогом галстуке, завидев Фабиана, поднялся с места; Фабиан привык видеть Габихта в кожаном фартуке и синей рабочей куртке, склонившимся над работой в темном подвале. Только его большие лопухи-уши, торчащие на круглой, как шар, голове, как всегда отсвечивали красным на солнце. При виде Фабиана он отослал секретаршу в соседнюю комнату.