Максуд Кариев - Спитамен

— Быть может, мой отец скажет твоими устами, чего он хочет? — спросил Александр, спихнув довольно неучтиво с колен гетеру, которую обнимал до этого.

— А если бы он возжелал получить этот дворец, не пожалел бы?.. — продолжала, все так же завораживающе улыбаясь, Таис.

Царь вскочил. Его качнуло, он, однако, успел ухватиться за высокую спинку трона, инкрустированного слоновой костью и драгоценными камнями.

— Я?.. Я принесу ему в жертву весь Персеполь, не только этот дворец!..

Он подошел к стене, где ровно и без дыма горели небольшие факелы, вставленные в бронзовые гнезда, схватил факел и поднес к пурпурному плюшевому занавесу, который тотчас занялся ярким пламенем.

Участники пира с восторженными воплями повскакали с мест и в вакхическом порыве бросились расхватывать факелы. Уже горели все занавесы и ковры, запылали кедровые перекрытия здания. Настала пора спасаться самим. Пламя быстро распространялось, стало охватывать одно помещение за другим…

…Датафарн замолчал. И долго царила тишина. Рассказ его произвел тягостное впечатление на сидящих. Ни яркое весеннее солнце, ни пенье скворцов в кроне чинар не могли развеять их мрачного настроения. Каждый понимал, что если сегодня над их головой небо лазурное, то это не значит, что оно завтра не станет черным от дыма.

— Если он предал огню Персеполь, значит, не собирается долго в нем задерживаться, — высказал предположение Оксиарт.

— Недаром сказано, что дурная весть обгоняет твоего коня, — промолвил Датафарн и усмехнулся. — Уже по пути сюда я узнал, что Искандар Зулькарнайн теперь рассчитывает направиться в Мидию, полагая, что Дариявуш выступит ему навстречу…

— До каких же пор ему отступать?.. — с возмущением проговорил Хориён. — Он этак, чего доброго, приведет Двурогого к нашим границам…

— Эх — хе — хе, — вздохнул кто-то. — Хорошо еще, если только к границам…

— Никогда не думал, что он так труслив, — заметил кто-то другой.

— То, что он не из трусливых, царь доказал в прошлом, — возразил Оксиарт. — А сейчас в руках у Двурогого его семья. Поставьте себя на его место…

Хориён покивал и глубоко вздохнул.

— Но надо же что-то делать! — сказал он.

— На подмогу Дариявушу выступил с воинством Бесс, — сказал Датафарн. — У него не было более времени ждать вас. Я передал вам его послание…

Спитамен при этих его словах насупился и опустил глаза, на скулах у него приметнее обозначились желваки. Однако Хориён произнес вслух то, о чем он только что подумал:

— Кто он такой, чтоб нами повелевать?.. Он лишь может просить нас. А там уж мы сами решим, что делать!..

— Ну, так давайте же решать скорее, — задумчиво сказал Оксиарт. — А то как бы Бесс не натворил бед, уж больно горяч, хоть и толстый…

В глубине скалы, в основании главной башни, имеется просторное, почти квадратное помещение. Летом в нем прохладно, а зимой тепло. В холодные дни все торжества проводятся в этом помещении. Посередке, на небольшом возвышении, разводят костер, вокруг него устраиваются моленье и пляски. Дым от костра вытягивается в отдушины, чернеющие в потолке по четырем углам. В стены вделаны широкие медные кольца, в них вставляются факелы, пропитанные маслом. Сегодня кто-то позаботился, чтобы факелы горели поярче. Каменный пол в несколько слоев устлан мягкими войлоками, податливо пружинящими под ногами. Стены в коврах, подле них брошены стеганые матрацы из зеленого, бордового, желтого шелка, стоят плотно одна к другой подушки с вышитыми на них диковинными птицами, зверями, цветами. Поверх ковров висят щиты и мечи крест-накрест. В углу небольшой столик, заставленный серебряными блюдами и вазами, полными яств и различных фруктов.

Сегодня это помещение отдано Равшанак и Ситону. Они могут пробыть здесь, сколько хотят. Могут провести время за беседой, изощряясь в остроумии; могут молча посидеть, пока у них кончатся еда и шербет; могут придумать для себя игры, чтобы не скучать; могут вызвать друг друга на поединок, дабы помериться силой. Инициатором последнего чаще всего бывает жених, для которого борьба служит поводом обнять невесту…

Когда Ситон, шумно дыша, спустился по крутым узким ступеням в подземелье, освещенное горящими на стенах факелами, едва достигшая совершеннолетия девушка уже стояла посреди помещения, низко опустив голову. Мельком взглянула исподлобья на вошедшего. Тот ли это, кому бы она с радостью покорилась? Она мысленно обратилась к Богине любви Анахит, прося совета. И после этого будто кто-то зашептал ей на ухо: «Госпожа! Внемли словам Анахит, поступай, как велит она. У тебя сердце одно, отдай его только любимому. И тогда счастье окрылит тебя и вознесет до небес, и ты узнаешь целый мир радостей, о существовании которых до сей поры не ведала… Внемли Анахит, поверь ей, послушайся… Ты, колыбелью которой служил необъятный простор, ты, кутавшаяся в простыни белых туманов, что подавали тебе могучие скалы, ты, ставшая сестрой газелям, прибегавшим на водопой, когда ты плавала в реке, горячее сердце твое остынет без любви…»

Девушка еле приметно вздохнула, не сводя испуганных глаз с медленно приближающегося жениха, округлое и плоское лицо которого расплылось в улыбке, а глаза превратились в щелки, исчезнув в пухлых веках, и она прошептала, еле шевеля деревенеющими губами: «Я в твоей власти, Анахит, помоги мне!..»

«…Представь себе холмы и извивающуюся меж ними дорогу, которая не имеет конца и ведет на чужбину. Ты можешь проехать по ней лишь в один конец… Не зачахнет ли тут без тебя твой белоснежный тулпар, переносивший тебя, как на крыльях, с холма на холм?.. Не зарастут ли тропинки, по которым ты ходила одна, на заре направляясь к реке, не станут ли солеными от слез волны, привыкшие по утрам принимать тебя в свои объятья?.. Не сделается ли обжигающим ветер, который нежно и ласково обтирал твое тело и сушил волосы?..»

Равшанак сложила у подбородка ладони и подняла глаза к потолку.

Ситон остановился, услышав шепот, не сводя глаз с ее припухлых и алых, будто она только что ела вишню, губ.

— Эй, Анахит, все радости свои и заветные мечтанья складываю у твоих ног, — шептала девушка, и слезы бежали по ее щекам. — Все бери. Оставь только любовь. Будь милосердной к рабе своей!..

Равшанак медленно опустила руки и, внимательно посмотрев на джигита, улыбнулась, будто только что его заметила. Он стоял, широко расставив ноги, подбоченясь. Уверен в себе. Кто из них сильнее, крепче? Он — кряжистый тополь. Она — виноградная лоза… Равшанак помнит бурю, которая ломала и тополя, и чинары; а виноградники, которые крепко держатся за родную почву, прижимаясь к ней, уцелели…

Ситон даже несколько оробел и растерялся, видя, как девушка приближается с блуждающей на устах улыбкой. Он не ожидал, что она так сразу решится отдать себя в его объятья. Но не об этом ли говорят ее полуоткрытые для поцелуя губы и сияющие глаза? У него ноги сделались ватными от волнения и предчувствия близкого счастья. Она остановилась, слегка смущенная, в нескольких шагах и, не сводя с него горящих глаз, стала медленно расстегивать пуговицы на длинном, почти до пят, камзоле. Затем тряхнула плечами, и камзол сполз к ее ногам. Она осталась в тонкой полупрозрачной блузке с широкими рукавами и желтых шароварах; тонкую талию ее стягивал широкий пояс, украшенный червлеными серебряными бляхами.