Валентин Рыбин - Море согласия

Казакам, работавшим на переправе, Муравьев приказал немедля развести костры, обогреться и высушить одежду. Кеймира полковник усадил у костра рядом с собой. Спросил:

— Устал, пальван... замерз?

— Нет, не замерз, — нехотя отозвался Кеймир, кутаясь в брезентовую накидку, какую ему подали казаки.

— Что ж тогда не весел? — опять спросил Муравьев, Пальван промолчал.

Отряд Юрьева возвратился к вечеру. Переправившись в лагерь, офицеры рассказали о своей вылазке. Колодец Беур-Кусьси, из которого туркмены день назад брали воду, лежит у самой подошвы горы. Вода в нем отменная. Что касается растительности, то она — скудна. Чахлые карликовые деревца арчи и можжевеловые кусты растут по склонам и на вершине. Строевого леса вовсе нет.

— Мертвые горы, — печально говорил Юрьев. — Там и жителей-то вовсе нет. И места сии не заслуживают внимания.

На другой день лагерь снялся с южного рукава Узбоя — Актама и отправился в Худай-Кули.

Вечером, когда достигли кочевья и разбили палатки, к Муравьеву опять наведался Сеид. Полковник сидел у костра в окружении офицеров. Появление Сеида заставило его вздрогнуть. Вид у проводника был растрепанный, лицо осунулось, а в глазах горела решимость, будто он отчаялся на какой-то дерзкий поступок.

— Чего тебе, Сеид? — дрогнувшим голосом спросил Муравьев, думая о пистолете: «Если кинется с ножом — застрелю».

Сеид вдруг упал на колени и забормотал с горечью:

— Убей меня, Мурад-бек... Убей!

— Эй, ты, сдурел что ли! — крикнул Демка и оттолкнул проводника.

— Не трожь его, — спокойно сказал Муравьев, — Пусть сядет.

Сеид подполз к костру и сел на корточки, потупив взгляд. Муравьев понял, что к Сеиду пришло раскаяние, но не подал виду, что в чем-то подозревает его.

— За что же я тебя должен убить? — спросил полковник. — Кроме хорошего, я от тебя ничего не видел.

Из темноты, словно призрак, появился Кият. В отсветах костра было видно его гневное лицо: глаза сужены, ноздри расширены. Руки Кията сжимались в кулаки. Он ничего не сказал, но при виде его Сеид поспешно заговорил, давясь собственными словами:

— Прости меня, Мурад-бек. Прикажи мне, что для тебя сделать — я в твоей власти.

— Скажи, зачем ты у Хива-хана был! — грозно выговорил Кият.

Сеид подскочил на месте, завертелся и принялся торопливо рассказывать. Был он схвачен Кутбэддином на базаре в Кара-Су. Шейх увез его с собой в Хиву и там выдал хану. Повелитель ему сказал: «Привезешь голову уруса — озолочу. Не выполнишь повеления — удавлю, найду тебя, где бы ты ни спрятался», Сеид приехал в лагерь с этим страшным заданием,

Сеид склонил голову, будто положил ее на плаху.

— Ладно, Сеид-ага, — произнес устало полковник. — Повинную голову меч не сечет. Иди.

Проводник счастливо хохотнул, крутнулся волчкам и исчез в темноте. Кият-хан злобно выругался и пошел прочь: у него не хватило великодушия простить соплеменника, туркмены за такое не прощают.

Следующий день экспедиция провела в дороге. Возле Балкуи сделали небольшой привал. Кият со своими людьми отправился в лагерь на Дарджу. Полковник с офицерами и казаками переправились на пакетбот. Суда, огибая скалистые выступы берегов, двинулись к Кара-Сенгирю и через сутки стали на якорь. Команда принялась загружать пшеницей все гребные суда. Присоединились к перевозке хлеба несколько киржимщиков. Опять Муравьев увидел среди туркменских моряков Кеймира. Полковник решил вознаградить его как следует еще там, на переправе, и сейчас время было выполнять намеченное. Пригласив его на корабль, сказал весело:

— Хорошую службу ты мне сослужил, пальван. Вот тебе в подарок синее сукно. Сошьешь бешмет...

Кеймир, опустив длинные тяжелые руки, вздохнул. Вспомнил опять аламан, Лейлу, сына, друзей своих.

Муравьев истолковал задумчивость пальвана по-своему. Решил, что не угодил подарком. Кликнув матросов, он приказал загрузить киржим Кеймира пшеницей, а сверху положить два казана. Пальван поблагодарил полковника и, не заезжая на Дарджу, отправился к берегам Челекена.

Переправляя на берег остатки пшеницы и подарки, чтобы вознаградить туркмен за помощь, Муравьев все время с беспокойством думал, что уже октябрь подходит к концу, а экспедиция не выполнила полностью задания.

В записке о втором путешествии на восточный берег Каспия, составленной на основе решения Комитета по Азиатским делам, указывалось: произвести съемку Красноводской косы, северного берега Балханского залива, острова Челекена, затем приступить к обозрению Балханских гор, дабы выяснить, есть ли на них лес. По окончании этих работ выбрать наиболее удобное место для постройки крепости и, следуя на север, произвести обозрение Киндерлинского залива, острова Агиз-ада, Александр-бая и устья Эмбы.

С половиной дел полковник управился, Но о поездке к северным заливам и островам теперь не могло быть и речи, приближалась зима. Пора возвращаться.

Вечером в кают-компании собрались офицеры, дабы отметить окончание пребывания у восточных берегов. За ужином Муравьев огласил всем, что представит Кият-хана к медали, а Таган-Ниязу вручил свидетельство о его преданности России.

Кият был благодарен за заботу о нем, но думал не о награде, а о том, что станется с ним и его племенем, когда уедут русские.

— Когда еще приедешь, Мурад-бек? — спрашивал он угрюмо.

— Не знаю, Кият-ага, — в тон отвечал Муравьев. — Положение с постройкой крепости усугубилось: леса поблизости нет и воды маловато. Не знаю, как посмотрит Алексей Петрович. Может, из Астрахани сосну повезут...

— С Якши-Мамедом как? — с тревогой спрашивал Кият.

— Сына, коли не тяготишься разлукой, возьму с собой. Обещаю тебе сделать из него стоящего человека. Будет твоим хорошим наследником... Ну и сам приезжай. Теперь русские суда часто будут к Челекену ходить. Садись да и подавайся в Тифлис. Всегда буду рад встрече.

— Да, да... Приеду, Мурад-бек. Обязательно приеду, — обещал рассеянно Кият-хан.

— Тут вот, чтобы тебе и народу твоему покойнее было, я заготовил небольшое воззвание, — объяснил Муравьев и достал из сумки письмо. — Муратов, зачитай-ка вслух, — сказал он и подал бумагу. Переводчик встал из-за стола.

— «Старшины иомудов! — начал он с торжественной приподнятостью. — Просьба ваша дошла до главнокомандующего над землями, лежащими между двух морей. Он милостиво взглянул на ваш народ. Видя преданность вашу и сострадая о вашем бедном положении, он послал меня к вам для лучшего узнания вас и дабы более увериться в искренности наших намерений... Я знаю бедность и нужды ваши и требую содействия вашего к исполнению видов наших, клонящихся единственно к нашему благу.

Некий старец, отходя в вечную жизнь, завещал детям своим жить дружно; он приказал принести к себе пучок стрел и, не развязывая их, велел сломать его: никто из них не мог сего сделать; когда же он, развязав пучок, дал каждому по одной стреле врознь, то все стрелы сломали поодиночке.