Валентин Рыбин - Море согласия

Пролетело несколько беспокойных дней с выездами в полки и на батареи, на бал к губернатору Ховену и в гости к экзарху всея Грузии Феофилакту... И жизнь командующего опять вошла в обыденное русло. С утра часа по два он устраивал у себя в кабинете приемы, затем выезжал в части, расположенные в городе и в его окрестностях, или же играл в бильярд. С вечера до полуночи в гостиной командующего шли «баталии» в бостон или вист. Иногда общество превращало в игорный дом офицерское собрание. Ермолов успевал бывать и тут и там.

Входящие в вестибюль дома командующего обычно прислушивались, откуда идет стук бильярдных шаров. Шли в закрытую на зиму галерею, где стояли два стола и возле них деловито, с киями в руках, прохаживались игроки. Могилевский, Верховский, Воейков, князья Орбелиани, Мадатов, да и многие приезжие из полков посещали галерею командующего. И не только для того, чтобы сыграть с его высокопревосходительством. Иные вовсе не умели держать кия в руках. Но заходили сюда отнюдь не из праздного любопытства, а с документами, дабы подписал Алексей Петрович: с рапортами о возвращении из поездок, с жалобами и тяжбами. Словом, все, что командующий делал у себя в кабинете, тем же он занимался и здесь, не отходя от бильярдного стола. Только надо было вовремя обратиться к нему. Порой, когда он проигрывал и был сердит, посетители часами топтались у парапета и не решались подойти к командующему, — ждали, пока он сам спросит, зачем пожаловали. В хорошем настроении Ермолов подписывал документы, не глядя, разговаривал с юмором, с присказками, располагал к себе душевностью. В такое время просители уходили из галереи осчастливленными.

У бильярдного стола решалась и судьба рыбопромышленника Иванова. Князь Мадатов, поддержав рыбацкие слухи о том, что купец Иванов помог бежать Мустафе-хану Ширванскому и купил у него за бесценок устье Куры, представил дело в штаб главнокомандующего. Делом Иванова занялся статский советник Могилевский — правитель канцелярии. По рассмотрении доноса и после опроса свидетелей он пришел к заключению, что купец первой гильдии Иванов действительно помог ширванскому хану бежать в Персию и мошенническим образом завладел рыбными уделами Куры. Могилевский велел прогнать рыбацкие суда Иванова из устья и взять рыболовство под охрану. Хотел было он засадить купца за предательство, но струсил, санкции на арест не дал: все-таки Иванов — человек знатный, с достатком и связями. Бог знает, чем может кончиться сия строгость.

Купец не согласился с решением Могилевского. Еще весной приезжал он сюда, к командующему, с жалобой на беззаконие, но Ермолову некогда было его выслушивать — собирался в Россию. Без командующего несколько раз он наведывался в штаб-квартиру к Вельяминову. Теперь, загодя узнав о том, что Ермолов возвращается в Тифлис, он опять прикатил и поселился в трактире.

— Стало быть, купчина домогается? — целясь в шара, спрашивал командующий у Могилевского.

— Да уж, назойливая птица, нечего сказать, — отвечал с видимой скукой статский советник.

— Ну что ж... играю в правый дальний угол. Вот так,— сильным ударом Ермолов послал десятого шара в лузу, распрямился и, довольный своим ударом, улыбнулся.— Ну-ка, Воейков, вынь шарик, пока горячий.

Адъютант извлек из лузы шар, подкинул его на ладони и положил на полку.

— Сорок четыре, Алексей Петрович, — обхявил он. — Играйте одиннадцатого, потом любого.

— Одиннадцатого, говоришь? — раздумывая, отозвался Ермолов. — Ну что ж, пожалуй, можно, — и прежде чем сделать удар, посоветовал Могилевскому: — Вызови купчину на примирение. Заставь, подписать акт, дабы прекратил домогательства. А не согласится — спровади его в Мехетскую крепость. Там он живо поумнеет.

Через несколько дней за этим же столом Могилевский докладывал, что Иванов подписать акт отказался и грозит жалобой в Сенат.

— Ну, так отправь его в Метехи, — разглядывая шары произнес Ермолов.

— Придется, Алексей Петрович.

— Что значит прядется? Разве не было моего приказа посадить купчину, коли не пойдет на примирение? Нет сударь, соизвольте исполнить приказание. Сегодня же.

— Хорошо, Алексей Петрович.

Однако ответом советника командующий не удовлетворился. Поглядев на офицеров, сидящих в креслах, сказал:

— Евстафий Иваныч. Или... кет... ты, Боборыкин, поди скажи от моего имени штабному, дабы арестовал купца Иванова и отправил в Метехскую крепость. Пусть одумается.

Дней десять после этого командующий не интересовался, купцом. Могилевский тоже молчал о нем. Только накануне рождества объявил, что Иванов требует свидания с командующим. Ермолов хотел было встретиться с ним у себя в кабинете, но передумал — слишком велика честь для купца. Выбрав свободный час, он направился в Метехи.

Крепость, как символ величия и неприступности, возвышалась на скалистом берегу Куры. Ранее обветшалая от времени, ныне она обновилась: выглядела средневековым замком с зубчатыми башнями в три этажа. Общирный двор был застроен. Всюду стояли часовые. Подвалы и нижние помещения крепости превратились в казематы. Здесь же размещался военный ордонанс-гауз, арестантская и больница для заключенных.

Въехав со свитой в крепость, Ермолов соскочил с дрожек и, приняв рапорт начальника караула, направился в ордонанс-гауз. В мрачной комнатушке с окном во двор стоял длинный стол в дюжина кресел. Ермолов пригласил сесть сопровождающих его Могилевского, Устимовича, Воейкова и велел начальнику карауле доставить купца Иванова. Вскоре того привели. Он вошел, кутаясь в меховую шубу. На голове его красовалась соболья шапка, а на ногах — унты. Ермолов отметил про себя, что не дурно живется купчине, если он даже и находится под стражей.

— Так, что у вас ко мне, милейший? — спросил Ермолов, попыхивая трубкой. Внешне командующий выглядел спокойным, но те, кто его знал, видели, какая жестокость крылась за брошенной вскользь фразой.

— Алексей Петрович, богом прошу, — купец вдруг повалился на колени, — ни нотой не повинен я перед государем и совестью своей.

— Ну-ну, зачем же так пышно? Поднимись, Иванов, — усмехнулся Ермолов.

Купец поднялся и опустил руки по швам.

— Клеветой низких людей облит я, Алексей Петрович, — заныл он, заглядывая в глаза Ермолову и ища в них сострадание. — Полный разор ныне испытываю. Цельное состояние отдал Мустафе-хану за устье Куры, а они оклеветали до невозможности.

— Поверил бы тебе, купец, когда б ты раньше в грешках не был замешан, — вздохнул командующий.

— Боже упаси, Алексей Петрович. В жизни никогда не грешил.

— Ну, вот тебе я раз! — засмеялся генерал. — А пятьсот четвертей казенной муки не ты ли из Астрахани вывез? Скупил муку, зная заведомо, что она краденая.