Валентин Рыбин - Море согласия

Довод Нессельроде был более чем основательный, и его тотчас поддержали Кочубей, Чарторыйский и другие.

— Ну, а если предложить туркменам, чтобы они отказались от набегов? — робко вставил Муравьев и застыдился сказанного, ибо присутствующие засмеялись. Нессельроде выждал, пока заседатели успокоятся, погладил щеки и деловито произнес;

— Единственное, чем можно пресечь набеги на Каспийском море в сторону персиян и обратно — это учредить на острове Ашир-ага пограничный пост, разумеется, морской, и всячески предотвращать аламанство. Со временем, когда вся эта кровавая распря прекратится, можно будет удовлетворить просьбу туркменцев. А пока придется ограничиться деловыми связями с ними.

— Карл Васильевич, — перебил вице-канцлера Чарторыйский, — хочу вам напомнить о вторичной экспедиции на Восточный берег. Мнение Комитета по азиатским делам таково, что материал, собранный господином Муравьевым, пока что недостаточен для заведения на том берегу фактории. Многое неясно. Например, где брать лес? Везти из России, или он есть на Балханах? Да и в другом— тоже... Бухта на Красной косе не обследована как надобно.

— Разумеется, разумеется, — согласился Нессельроде. — Об этом я тоже думал. По всей вероятности, господин полковник, — он взглянул на Муравьева, — вам не

придется ехать в Бухарию. Проведете следующее лето в Туркмении. Инструкцией относительно второй экспедиции вас снабдим.

— А как же с туркменами, ваше сиятельство? Что же я им отвечу, когда они меня спросят о решении государя?— забеспокоился Муравьев.

— Скажете, что государь заводит с ними дружбу н деловые связи. Впрочем... Князь, где у вас проект решения Комитета? — спросил он Чарторыйского. Тот вынул из папки бумаги, передал вице-канцлеру.

— Зачитай-ка первый пункт, послушаем, — приказал он секретарю. И тот, нараспев, крутя головой в широком воротнике, прочитал:

— «Генерал Ермолов будет уполномочен принять благосклонно объяснения поверенных, присланных к нему от иомудского поколения туркмен, и объявить им, что государь-император, по милостивому своему расположению к оному народу, соизволяет на участие твердых и постоянных сношений как дружественных, так и торговых, подобно тем, кои существуют е прочими независимыми народами, обитающими в краях, ближайших к империи его величества».

— Достаточно, — прервал чтение вице-канцлер в опять взглянул на Муравьева. — Все ли вам ясно, полковник?

— Да, ваше сиятельство...

— Ну, а полный текст решения мы пришлем Ермолову. И указания относительно второй экспедиции тоже ему вышлем. Итак, господа, васедание считаю оконченным.

Покидали кабинет медленно. Никто не торопился. Муравьеву тоже пришлось задержаться. Те, кто его видел впервые, но слышал о хивинском заточении, спрашивал; с деланным ужасом: «Неужели этот восточный сатрап посмел так обращаться с послом великой России?» Муравьев терпеливо отвечал на вопросы холодновато-вежливых господ и потихоньку шел к парадной лестнице. Вырвавшись, наконец, в вестибюль, он быстро отдал честь какому-то встречному генералу и вышел в массивные парадные двери на площадь. У набережной остановил извозчика, сел в карету и поехал на Каменный остров, к Никите, чтобы вечером вместе отправиться на бал к Трубецкому

На расвете двор Грузинского полка заполнялся топотом сапог и выкриками унтеров. Гремели рукомойники и шаркали ножные щетки, лязгали в столовой жестяные миски. Затем слышались строгие команды: роты строились на огромном плацу между зданиями казарм.

Важный полковник вышагивал перед солдатским строем.

Выслушав доклады, начинал бранить весь полк за плохой польем, за медленное построение, за шум в столовой. Наконец, приказывал офицерам разводить роты на учения, и начиналась муштра.

Было, однако, в углу полкового двора небольшое здание, где не почитался воинский распорядок. В этом доме с деревянным крыльцом, окруженном деревьями, были необычные постояльцы. Тут жили аманаты — заложники, — сыновья знатных беков, князей, ханов. С помощью этой «младой мусульманской гвардии» командующий повелевал в ханствах Кавказа.

Число аманатов постоянно менялось: уходили одни, приходили другие. Безусые юнцы и молодые беки с курчавыми бородками жили под одной крышей. Все носили одинаковую одежду — темно-синие черкески с газырями, панталоны и красивые круглые шапки — асечки.

В это генеральское заведение был помещен ранней весной сын Кията, Якши-Мамед, едва отец с русскими офицерами и хивинскими послами выехали за пределы Тифлиса.

Кавказцы тотчас его обступили, принялись разглядывать со всех сторон — туркмен они раньше никогда не видели. Расспрашивали новичка каждый на своем языке, пытаясь вырвать хоть слово.

Якши-Мамед кое-что понимал, но молчал и только хмурился: слишком неприятна была для него казенная армейская обстановка.

Часом позже ввели еще одного аманата — красивого аварца с тонкими, надменными чертами лица и крашеной курчавой бородкой. Был он в такой же одежде, как и все, но сразу на сей счет внес полную ясность.

— Эй вы, сыны Востока! — сказал он развязно. — Не думайте, что я надел на себя платье, шитое русскими. Эта одежда моя. В ней меня взяли под Акушей, когда мне ничего не оставалось, как сдаться в плен. А зовут меня Амулатом. Запомните! Я — племянник Ахмед-хана Аварского и сын погибшего в бою Гасан-хана!

Сообщение возымело действие. Многие слышали это имя. Оно целое лето гремело по всему Дагестану. Об Амулате ходили чуть ли не легенды: на полном скаку он без промаха стрелял из ружья, мог поднять, опять же на скаку, шапку с земли, пролезть под брюхом лошади и снова сесть в седло. Он участвовал во многих сражениях, и не одна русская мать оплакивала своего сына, голову которому срубил Амулат...

— Почему ты сдался в плен? — косясь на удальца, спросил Якши-Мамед. — Разве джигит в плен сдается?

Амулат злобно сверкнул глазами и пренебрежительно усмехнулся: его задело, что какой-то безвестный юнец осмелился так свободно с ним говорить. Амулат подошел к Якши-Мамеду, приподнял его подбородок, будто примеривался — в каком месте рубануть кинжалом. Якши-Мамед оскорбился и с гневом отбросил его руку. Бек оглянулся по сторонам, засмеялся:

— Оказывается, тут не горы и я не могу тебе прочитать суру о вежливости. А поскольку это так, то я отвечу на твой вопрос, аманат. Я не сам сдался в плен. Меня связали мои горцы и выдали Ярмол-паше. Если б они не сделали этого, то генерал истребил бы нас всех — от маленького ребенка до столетнего старца.

— Вах, разве он такой жестокий? — не поверил Якши-Мамед и вызвал смех у стоявших рядом молодых кавказцев.

Амулат опять смерил с ног до головы туркмена, покачал головой: