Максим Ююкин - Иван Калита

— Нет, княже, не я из нас двоих глуп, не я! — взбеленился вдруг Олюша, до крайности раздосадованный безрассудным, на его взгляд, упрямством князя. — Какая же это, к лешему, битва, когда тебя связали, яко барана, и нож уж наточили, чтобы зарезать, а ты и защитить себя ничем не в силах?! Убивство это, вот что, и токмо распоследний самый трус али глупец безропотно предает себя убивцам, достойный же человек до последнего вздоха боронит свой живот, богом ему данный! Коли тебе себя не жалко, подумай хоть о княгине своей! Истерзает ведь себя наша лапушка, по тебе убиваючись! Кому от твоей смерти станет лучше? Как пили из нас кровь поганые, так и будут пить, хоть с тобой, хоть без тебя! А, пропади ты пропадом! — безнадежно махнул он рукой и, подняв вверх палец, потряс им перед лицом оторопевшего от этой вспышки князя. — Токмо знай: коли откажешься от побега, я тебе боле не слуга!

С этими словами Олюша, закусив губу, чтобы не расплакаться, выбежал из шатра, не обращая внимания на удивленные взгляды татарских часовых, которые впервые в жизни слышали, как слуга кричит на своего господина. Оставшись один, Михаил долго сидел задумавшись, то недоуменно пожимая плечами, то приподнимая уголок рта в презрительной усмешке. Потом резким движением схватил лежавший перед ним халат и в бессильной ярости грянул его оземь.

Через несколько дней после окончания судилища в вежу Михаила явились ханские бегеулы. Они снова водрузили на шею князю колодку и забрали самое ценное из находившегося при нем имущества. Вместе с тем к Михаилу неожиданно допустили его бояр, с которыми опальный князь не виделся со дня своего прибытия в ставку Узбека. По хмурым лицам приближенных Михаил сразу понял, что добрых вестей он от них не услышит. Увидев своего князя с колодкой на шее, некоторые едва не расплакались.

— Как посмели эти псы сковать тебя! — негодующе воскликнул один из бояр.

— Не тужи, Игнатко, это ненадолго, — с усмешкой ответил Михаил. — Скоро я избавлюсь не токмо от сего ярма на своей вые, но и от самой выи.

По тому, как вытянулись при этих словах лица присутствующих, князь понял, что шутка ему не удалась.

— Не отчаивайся все же вовсе, княже, — неуверенно попытался кто-то утешить Михаила. — Ведь Азбяк не сказал еще своего слова.

— Да что с вами, в самом деле! — раздраженно воскликнул Михаил, почувствовавший, что похоронное, настроение посетителей начинает проникать и в его душу, уже, как ему казалось, примирившуюся с уготованной участью. — Или на мой век недостало чести и славы, что я стану пенять богу за сие недолгое унижение? Неведомо еще, кто из нас несчастнее: я, иже готовится предстать перед господом, или вы, остающиеся в мире, где всем заправляет кривда. Не смейте жалеть меня! Покуда я еще жив, я ваш князь, а князей не жалеют — их почитают!

Страстная речь князя была прервана появлением в шатре Кавгадыя.

— Иди за мной, князь! — коротко бросил он Михаилу и, не дожидаясь, пока тот поднимется с ковра, вышел наружу. Бояре, успевшие лишь обменяться с князем горестными взглядами, двинулись было следом, но сопровождавшие Кавгадыя нукеры преградили им путь.

Все, в том числе и сам Михаил, были уверены, что пришел его последний час и несчастного князя, как обычно происходило в подобных случаях, лишь выведут из вежи, чтобы тут же и прикончить. Однако Михаила долго вели вдоль образовавших своеобразные улицы рядов юрт, пока впереди не показался многолюдный торг. Какую только речь нельзя было здесь услышать! Арабы и венецианцы, персы и хорезмцы, индийцы и евреи, русские и немцы приезжали сюда каждый год, чтобы обменять свои товары на золото и серебро, добытое, быть может, грабежом и убийством их же соплеменников. Неизбалованные в своей скудной кочевой жизни удобствами и негой монголы жадно набрасывались на все, что только могла изобрести людская тяга к роскоши, — ткани и драгоценности, ковры и посуда, пряности и различная заморская снедь раскупались здесь мгновенно и по неслыханным в других краях ценам, но, конечно же, самым большим спросом пользовались оружие и боевые кони.

Посреди торговой площади двое нукеров положили руки на плечи Михаила и, сильно надавив на них, принудили князя опуститься на колени. Ехавший всю дорогу позади процессии Кавгадый сошел с коня и, подойдя к Михаилу, резко вскинул над ним правую руку. Витым змеиным хвостом извернулось в воздухе толстое кнутовище, глухо, отрывисто зашлепали по плотной ткани охабня удары. После первого удара Михаил вздрогнул, но не проронил ни звука и лишь еще ниже опустил свою обнаженную, с всклокоченными черными прядями голову. Закончив бичевание, Кавгадый дал нукерам знак отпустить Михаила и с насмешливой улыбкой похлопал коленопреклоненного князя по плечу:

— Не падай духом, князь Микаэл, надейся на лучшее! Сегодня великий хакан отечески наказывает кого-нибудь из своих подданных, а завтра может снова обласкать и приблизить к себе. Даже потомкам великого Чингиса доводится порой испытать на себе силу гнева нашего владыки. Такова жизнь! Великий хакан — это солнце, которое одаривает все дышащее живительным теплом, но может и испепелить жгучим зноем.

Помолчав, Кавгадый с притворным участием дотронулся до колодки на шее Михаила.

— Ай-яй-яй, князь, как нехорошо! — сокрушенно покачал головой вельможа, в то время как в его сузившихся от удовольствия глазах заплясали болотные огоньки насмешки. — Эта колода до крови натерла тебе плечи. Бедный князь, нелегко тебе приходится! Что же вы не снимите с него эту треклятую колоду? — обратился сановник к нукерам. — Вы же видите: князю Микаэлу неудобно.

Старший из нукеров, высокий и широкоплечий, с мясистым горбатым носом и старым розовым шрамом на щеке, уловил интонацию, с которой был задан вопрос, и поглядел на Кавгадыя с понимающей улыбкой.

— Не время еще, господин, — бойко ответил он, сияя так, словно его только что произвели в сотники. — Ты ведь сам велел снять ее только завтра или даже послезавтра. Так мы и сделаем, как было условлено.

— Слышишь, князь? — Кавгадый положил руку на плечо неподвижному Михаилу. — Терпеть тебе осталось совсем недолго. Скоро ты освободишься от всех оков, — со сдавленным смешком пообещал ордынец и, вскочив на коня, поскакал прочь с торговой площади.

Михаил продолжал стоять на коленях, низко опустив голову; губы его беззвучно шевелились. На сухой песок из глаз князя упала капля, за ней другая. Тем временем вокруг Михаила стали собираться люди.

— Кто этот человек? В чем его вина? — слышались в толпе приглушенные голоса.

— Это бывший русский князь, — пояснил немолодому арабскому купцу его осведомленный греческий собрат. — Еще недавно он повелевал всеми русами, но теперь за что-то впал в немилость.