Максим Ююкин - Иван Калита

Поняв, что набрел на языческое капище, Юрий с отвращением сплюнул, перекрестился и хотел поскорее пройти мимо, но, к его величайшей досаде, старуха в очередной раз разогнулась над хряско бесновавшимся огнем и, заметив человека, чей внешний вид сильно выделял его из толпы обитателей городка, устремила на него долгий пристальный взгляд. Затем, словно забыв о своем таинственном занятии, она с несвойственной ее годам резвостью сбежала с холма и, гремя монистами, приблизилась к князю. Юрий ускорил шаг, но старуха схватила его за руку и стала внимательно, точно читая книгу, рассматривать его лицо. Возмущенный такой дерзостью, Юрий хотел вырвать руку и оттолкнуть старуху, но будто какая-то могучая сила сковала его волю: князь покорно остановился и не шелохнувшись смотрел в темные, воспаленные, похожие на тлеющие угли глаза ведуньи, которые продолжали читать на его лице какие-то невидимые, ведомые только ей одной письмена. Это длилось несколько минут; потом старуха подняла руку и стала что-то исступленно кричать, дотрагиваясь то до груди Юрия, то до его щек, то до выбившейся из-под шелома пряди волос. Звук ее голоса словно разбудил князя.

— Да отвяжись ты, старая ведьма! — в гневе крикнул Юрий и, высвободив руку из маленькой костлявой старческой лапки, вскинул ее, чтобы ударить назойливую ведунью. Негодующий ропот, прокатившийся по неотступно наблюдавшей за происходящим толпе, заставил его одуматься. Юрий опустил руку и, бросив на старуху яростный взгляд, быстро зашагал в сторону исада. Когда князь рассказал об этом происшествии Чешко, лицо старого кормчего приобрело озабоченное выражение.

— Не след тебе, княже, было туда ходить, да еще одному, — проговорил он, отводя правило в сторону; учан развернулся на середине реки и двинулся точно вдоль русла, будто дождевая вода по колесной колее. — Бог знает что могло бы статься, кабы ты ее ударил: вельми почитают они своих ведунов, мерзость языческую, прости господи!

— А все-таки любопытно, что она мне говорила, — задумчиво произнес князь, глядя на разбегающиеся от стенок учана тонкие складки воды. — Она словно хотела меня предостеречь, словно ведала обо мне что-то худое.

— Э-э, княже, коли брать в голову бредни всякой сумасшедшей бабы, то и жить нельзя! — нахмурившись еще больше, проворчал Чешко. — Мало ли что им нечистый на ухо шепнет. А хрестьянину лишь на божью волю полагаться и пристало, так-то.

И, поскольку учан шел ровным широким плесом, кормчий позволил себе немного расслабиться: облокотясь о бок судна, он вполголоса затянул какую-то заунывную песню.

— Письмо из Орды. — Вошедший в княжескую светлицу слуга с поклоном положил на стол запечатанный красным воском свиток Иван бросил перо на только что начатый, увенчанный двумя-тремя ровными строчками лист, отчего по его белому лицу расплылось большое жирное пятно, и быстрым движением схватил принесенный пергамент. Всегда, когда Юрий находился в Орде, молодой князь с превеликим нетерпением ожидал вестей от брата, поэтому развернул письмо столь поспешно, что даже не обратил внимания на то, что сорванная им печать вовсе не княжая... Не успел Иван дочитать до конца, как строчки поплыли перед его глазами, заходили ходуном, словно волны на реке в ненастный день, и, улучив миг, свиток украдкой выскользнул из внезапно ослабевших рук

Кто знает, сколько времени Иван просидел бы вот так, неподвижный, как лист в безветренную погоду, устремив в угол темный невидящий взгляд, — может, час, может, день, а может быть, целую вечность, — но, к счастью для себя, он недолго оставался в одиночестве. Резко распахнулась дверь, и в светлицу стремительно вошла княгиня Елена. Несмотря на возраст — княгиня была уже не первой молодости — и пятерых рожденных ею детей, Елена все еще была хороша собой, порукой чему были ее утонченное чуть худощавое лицо, большие серые глаза, смотревшие тепло и ласково, изогнутые высокой дугой черные брови и маленькие алые губы. Княгинино платье из бесшумно струящегося белого шелка с красной оторочкой было просторней, чем следовало, — Елена ждала очередного ребенка, — тонкая рука перехвачена чуть выше запястья золотым обручем с разноцветными каменьями, на пальцах — перстни. Радостная, оживленная и шумная, Елена поначалу не заметила удрученного состояния мужа.

— Ваня, а Ваня, — весело окликнула она мужа и, схватив бессильно опущенную руку Ивана, приложила ее к своему заметно округлившемуся животу. — Гляди, Ваня, чуешь, как маленький днесь разыгрался? Ну и резв! Не иначе отрок Семен, помню, тоже все буянил даже сильнее, а доченьки так нет, те посмирнее были. Что с тобой, Ванюша? Тебе это безразлично? — недоуменно спросила Елена, удивленная тем, что муж никак не отозвался на ее слова, будто не слыша, и, наклонившись, заглянула в поникшее Иваново лицо. Увидев его дрожащие губы и наполнившиеся слезами глаза, в которых застыла мучительная боль, княгиня не на шутку перепугалась.

— Что стряслось, Ванюша? Худые вести? — встревоженно спросила она, кладя руку мужу на плечо. Всю веселость Елены как водой смыло; участие и забота были написаны теперь на ее лице.

— Юрий... в Орде... убит, — глухо проговорил Иван, почти не разжимая плотно стиснутых полных губ.

— Вот оно что! — тихо молвила пораженная княгиня. — Не прошла-таки ему даром смерть Агафьи!

— Нет, не то... Димитрий... отмстил за отца, — с трудом выдавил из себя Иван и, не в силах более сдерживаться, разрыдался как малое дитя, зарывшись лицом в теплое женино платье. Елена молча прижала мужа к себе и, обняв одной рукой за плечи, другой долго гладила его светлые упругие слегка вьющиеся волосы.

Известие, полученное Иваном из Орды, оказалось верным. О многом передумал Юрий, готовясь вновь вступить в смертельную схватку за великое княжение, все рассчитал, перебрал, казалось, все возможные повороты дела; не смог учесть только одно обстоятельство — великого князя Дмитрия Михайловича, почти одновременно с ним приехавшего в Сарай. Нелегко было гордому молодому князю падать на колени перед убийцей отца и униженно благодарить его за дарованный ему ярлык на великий стол. Такой срам был для него горше смерти, и в голове у Дмитрия порой мелькали безумные замыслы: что, если во время приема наброситься на Узбека или, по примеру черниговского князя Михаила, отказаться исполнить богомерзкий обряд прохождения между очистительных огней. И в том и в другом случае это была бы достойная, мужественная смерть, которая стяжала бы Дмитрию славу в памяти потомков. Но одна мысль удерживала князя от рокового шага — мысль о том, кого он ненавидел во стократ сильнее, чем Узбека, о том, кто, не сумев одолеть великого князя на поле брани, перемог его хитростью и коварством. То-то обрадуется Юрий, если вслед за отцом ему удастся избавиться и от сына! Насколько осуществимее станет тогда его заветная мечта — извести под корень весь род тверских князей и самому завладеть их отчиной! Нет, он должен жить, должен, стиснув зубы и затаив свой праведный гнев, пройти через горнило унижений и удержаться-таки на престоле своих предков! Вот тогда мы посмотрим, кто кого! Тогда он не пожалеет ничего, чтобы призвать к ответу подлого убийцу и заставить его сполна расплатиться за свои злодеяния!