Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков

— Ну, ты сам, Пашенька, неплохо дело знаешь! А где Нерон был? — обернулся к Веленбакову Федя.

— Я, брат, плавал на фрегате «Диана». Не «Диана», а чистый верблюд. Нос и корма у нее подняты, а середина провалилась. Шканцы и бак выше шкафута на целую ступеньку. А когда на ростры подымут гребные суда, фрегат точь-в-точь верблюд. Капитан «Дианы» Козлов — ничего. Только больно худ, ровно скелет из рисовальной прейслеровской анатомии, что мы когда-то в корпусе учили. Но хитер как бес! Явился я к нему, а он сразу: «Которым, сударь мой, выпущены из корпуса?» А как мне признаться, что вышел я пятьдесят осьмым, что за мной остался только Сенька Трусов? Отвечаю: «Тридцать седьмым, ваше высокоблагородие! Последний год весь проболел». — «А сколько всего выпущено?» — «Пятьдесят девять», — отвечаю. «Ладно, — говорит, — служи исправно, человеком будешь! Деньги, — спрашивает, — имеешь?» — «Никак нет, ваше высокоблагородие!» И как он узнал, что у меня один целковый в кармане? «Ну, не бойся, дадим вперед!» Сам выбрал мне вестового и показывает ему кулак: «Держи ухо востро да береги спину! Ежели барин попадет у тебя в кутеж или в картеж, я те пятьсот всыплю! Вишь, молод еще, оберегать надо!» Вот догадливый, черт!

— Легко ему быть догадливым, ежели от тебя, поди, за кабельтов 12 12 Кабельтов — морская мера длины, равен 185,2 метра. винищем разило! — улыбнулся Паша.

— А вот и не разило. И никогда не разит: я всегда чесночком закусываю!

В это время хозяйка внесла в комнату самовар. Паша Пустошкин засуетился, стал разливать чай, достал из чемодана колбасу и хлеб.

«Все такой же — любит поговорить и угостить», — подумал о товарище Ушаков.

Как только принялись за чай, Пустошкин снова овладел разговором:

— Федюша, а помнишь, как мы вчетвером — я, ты, Гаврюша, Нерон, — бывало, ходили в баню на пустырь у Шестнадцатой линии? Напаримся-нажаримся — и в снег: кто дольше пролежит, тому бутылка меду с остальных. Нерон, черт, лежал дольше всех. Ты-то в наш спор не встревал, а только помню, что и тебя раз подзадорили. Говоришь: никакого меду мне не надо, а пролежу дольше вас всех! И пролежал. Помнишь, Нерон? — смеялся Паша.

— Как же, помню!

— Ну, нашел что вспоминать! — отмахнулся Ушаков. — А не знаете, где Гаврюша?

— Он на Балтийском. Командует гальотом 13 13 Гальот — плоскодонное транспортное судно. «Стрельна».

— Батюшка, к вам пришли, — просунула голову в дверь хозяйка.

— Кто там, пусть входит! — сказал, выглядывая из-за самовара, румяный Паша Пустошкин.

В комнату вошла девушка лет пятнадцати.

Несмотря на то, что она очутилась с глазу на глаз с тремя молодыми моряками, девушка нисколько не смутилась.

Кутаясь в платок, накинутый поверх шубки, она приветливо улыбалась:

— Здравствуйте! Мне сказывали, что кто-то из вас поедет в Воронеж.

— Мы все поедем, — ответил, подымаясь, Пустошкин.

За ним поднялись остальные.

— Я хочу, просить, чтобы вы передали моей маменьке письмо. Она живет в Воронеже.

— Охотно передадим, — ответил Пустошкин.

— Лучше поедемте вместе с нами, — предложил Веленбаков, — веселее будет!

— Я поеду, когда установится санный путь.

— Ну, так мы будем встречать вас в Воронеже, — улыбнулся Паша. — Давайте письмецо!

— Я еще не написала. Я завтра напишу. Может быть, кто-нибудь из вас зайдет за ним?

— Выбирайте любого из троих, — пошутил Нерон.

Девушка обвела всех глазами.

— Я прошу вас. Вы ведь тоже поедете? — обратилась она к Ушакову.

Федя стоял красный от смущения и неожиданности. Он уже давно узнал девушку: это была та, которой он спас снегиря.

Она выросла и повзрослела. Ее курносое личико было миловидно. А когда девушка улыбалась, то открывался ровный ряд белоснежных зубов. И эта улыбка озаряла все ее лицо.

— Поеду, — смущенно выдавил Федя.

— Я вас помню, сразу узнала, — улыбнулась девушка. — Выйдемте, я вам покажу, где сейчас живет моя тетушка. Тот дом — сгорел.

И она пошла из комнаты.

Федя волей-неволей должен был следовать за ней.

На крыльце девушка остановилась:

— Вон видите домик, где растет береза? Там живет моя тетушка. А вас я запомнила. Я даже видела вас несколько раз во сне, — сказала она и, светло улыбнувшись, сбежала с крыльца.

Ушаков вернулся в комнату еще более смущенный. Он старался не смотреть товарищам в глаза.

— А девушка-то ничего: стройная, легкая, словно гичка! Ай да Федя! — попробовал было пошутить Веленбаков, но Ушаков так покосился на него, что Нерон сразу умолк.

В Адмиралтейств-коллегии Ушакову подтвердили, что он тоже назначен в Азовскую экспедицию, под начальство вице-адмирала Алексея Наумовича Сенявина, и должен отправляться в Воронеж завтра поутру.

Погода стояла отвратительная — моросил дождь, и Ушаков пошел из Адмиралтейств-коллегий прямо на квартиру.

Пустошкина и Веленбакова дома не оказалось.

Сегодня целый день у Феди не выходила из головы эта милая, улыбчивая девушка.

В тамбовском детстве у Феди все друзья-приятели были мальчишки. За шесть лет учения в Петербурге Ушаков не свел знакомства ни с одной девушкой, и в корпусе его за это прозвали схимником. А тут, первый раз в жизни, он говорил с девушкой, которая, оказывается, помнит его и даже видит во сне. От всего этого сладко закружилась голова.

«Пойду-ка я за письмом, пока нет этих пересмешников», — вдруг подумал Федя и поскорее шмыгнул из дому.

На крыльце он оглянулся — не смотрит ли кто, но Двенадцатая линия была пуста.

Только с Десятой, где был кабак, брели через пустыри два подгулявших матроса, и один из них куражился и орал:

Ушаков быстро перешел улицу к домику с березой. Уже постучав в дверь, он вспомнил, что не знает ни имени, ни фамилии девушки.

Открыла высокая пожилая женщина, которую Федя видел в тот раз на пожаре.

«Верно, ее тетушка!»

— Вы за письмом? — спросила она.

— Точно так! — пересохшим от волнения, глухим голосом ответил Ушаков.

Он несколько похрабрел — такое начало было ему на руку: выходит, что Федя пришел по делу, а не вроде кавалера. Он хуже всего боялся, чтобы так не подумали о нем.

— Пожалуйте, пожалуйте! — ввела его тетушка в небольшую, скромно обставленную, но чистую комнату. — Садитесь. Любушка сейчас придет — она пошла в сарай за дровами.

«Ага, значит, ее зовут Любушкой», — приметил Ушаков.

— Непоседа-девчонка, егоза. Собиралась побыть у меня до весны, а вчера вдруг услыхала, что моряки отправляются в Воронеж, загорелась: поеду и я домой! Побежала узнавать, кто едет. Другая бы постеснялась говорить с незнакомыми, а этой — нипочем. Она с любым человеком запросто говорит. Я вон старая, а так не могу. Это она в отца пошла такая простая да ласковая. Тот, бывало, с первым встречным говорит, будто десять лет его знает. А письмо-то у Любушки еще не готово, — улыбаясь, закончила вполголоса тетушка.