Валентин Костылев - Кузьма Минин

— Может быть, у страха повод есть? тихо спросил он.

— Ирина! — что было мочи крикнула Наталья, в ужасе попятившись от Доморацкого.

— Не кричите! Ее уже тут нет… — холодно произнес поляк.

— Отпусти меня! — набравшись смелости, громко сказала девушка.

Не сводя пытливого взгляда с Натальи, он спросил:

— Куда ходит по вечерам твой отец?

Наталья вспыхнула, лицо ее стало сердитым. Какое ей дело? Она ничего не знает! Всё это она и высказала Доморацкому просто, без возмущения.

Пан-воевода загадочно погрозился пальцем:

— Ну, ну, ну! Не будь скупа! Признавайся! Передо мной ли хочешь таиться?! Я всё насквозь вижу.

— Я ничего не знаю…

— Князя Андрея Голицына знаешь? Да? — с язвительной улыбкой спросил Доморацкий. — Не так ли? Его-то ты, наверное, знаешь?! Он — друг твоего отца… Отвечай: слыхала ли ты про такого князя?!

Наталья почувствовала себя пойманной. Встретившись глазами с настойчивым испытующим взглядом Доморацкого, она, обессиленная, подавленная, села в стоявшее рядом кресло.

— Ну! — торопил ее пан. — Знаешь ли ты князя Андрея Голицына? И о князе Пожарском не слыхала ли чего?

— Тоже не слыхала…

— Что делается в Нижнем, на твоей родине, тоже не знаешь?

— Нет.

— А не были ли у вас гонцы из Нижнего, два парня?

— Нет! — твердо и решительно отвечала Наталья, собравшись с последними силами.

Доморацкий хлопнул в ладоши.

Вошел Игнатий, приближенный панами к себе. Он вошел с епитрахилью на груди, держа крест и евангелие.

— Ну-ка, проповедник! К присяге ее!

— Исповедай пастырю похотение твое!.. — размахнулся крестом Игнатий. — От сердца бо исходят прелюбодеяния, любодеяния… Дщерь Иродиады, плясавши и угождавши Иродови и возлежаще с ним…

Пан Доморацкий положил свою тяжелую руку на плечо Игнатия.

— Не то!.. Пускай присягнет: истинно ли она не знает, что делает ее отец и куда он ходит? Истинно ли она не знает ничего о князе Андрее Васильевиче Голицыне и о нижегородцах, о Ляпунове, о Пожарском? Кто нижегородские гонцы, где они, с какой нуждой явились в Москву к ее отцу в Стрелецкую слободу?! Ну, живее!

Наталья громко поклялась под присягой, что она и в глаза не видала нижегородцев и не знает ничего о князе Голицыне и о других.

Игнатий дал поцеловать ей крест — она приложилась безо всякого колебания, ибо считала наихудшим из грехов предать отца и его друзей.

Доморацкий властно указал Игнатию рукой на дверь.

Низко кланяясь, тот удалился. Вошел Михайла Салтыков.

Как бы забыв о Наталье, они повели между собой беседу.

— Утром, — сказал Салтыков, — еще привели пять соглядатаев да много негодяев, порывавшихся к бунту.

Доморацкий улыбнулся:

— Kiedy chrabaszcze sa, to urodzaj jest [28] Обилие майских жуков предвещает урожай. .

— Вельможный пан! Горе нам, коли Прокопий подступит к столице. Об этом у нас меньше думают, чем следует, — строго сказал Салтыков, недовольный рассеянным видом Доморацкого.

— Ясновельможный пан советник, — возразил Доморацкий, — я послал по всему пути от Рязани и до Москвы своих людей. Хитростью и умышлением врагу не подойти к нам.

Спохватившись, он покосился на Наталью и мрачно сказал Салтыкову:

— Пускай погостит она у вас в доме, — и ушел.

Салтыков запер Наталью в Ирининой светелке, а сам вышел в темный коридор, чтобы спуститься вниз.

Неожиданно он почувствовал, что кто-то дергает его за рукав. Из темного угла вылез Игнатий.

— Ты чего?! — удивился Салтыков.

Осмотревшись кругом и не видя никого, Игнатий взволнованно напомнил Салтыкову о том, чтобы тот замолвил о нем слово Гонсевскому. Он, Игнатий, еще не потерял надежду вернуть себе прежнюю почесть, занять достойное положение: «Неправедно страдаю!»

Салтыков рассмеялся:

— Не торопись! Всё будет. Для начала хорошо и то, что есть.

Игнатий подобострастно поклонился Салтыкову.

Ирина, вышедшая в кладовую, чтобы угостить подругу брагой, хотела вернуться снова к себе, но отец загородил ей дорогу, велел идти в покои матери. Ирина видела, как в ее горницу вошел пан Доморацкий, видела вертевшегося в дверях Игнатия, но не поняла ничего. Отец на все ее вопросы отмалчивался. «Не твое дело! — ворчал он. — А за то, что привела буяновскую девку, спасибо! Хорошо! Давно ее ждем!»

Ирина растерялась. В последнее время вообще в их доме творилось много непонятного и много толкалось разных неизвестных людей. Вернувшийся из розысков в Кремль несколько дней назад Пекарский, прежде чем заходить к ней, подолгу просиживал у отца. Словно отчитывался перед ним. О ней, об Ирине, он как бы забыл теперь. Но что такое любовь, что такое женщины и дети здесь?! Все поглощены тем, что говорится, что делается в палатах Гонсевского, на иезуитском дворе. Долго ли будут упорствовать защитники Смоленска, не провозят ли тайно москвитяне оружия, не готовятся ли к восстанию?

В панских палатах много пили. Происходили драки. Скука и подозрительность были написаны на всех лицах. Какое кому дело до ее любви, до ее страданий!.. Даже тому, кому она поверила и отдалась, пану Пекарскому, было не до нее. Да и самой ей стало жутко. Всё кругом казалось таким непрочным.

Поляки готовятся к чему-то. Призадумался и Пекарский. Теперь он, вздыхая, уверял, что воевать с русскими куда труднее, нежели с турками, румынами, литовцами. О мужиках говорил уже без усмешки, а со страхом… Он много всего наслушался и насмотрелся в замосковных местах и еще более жестоко стал обращаться с попадавшими ему в руки простолюдинами. Целые дни проводил он теперь в застенке: пытал, мучил, убивал…

Что же они хотят сделать с Натальей?! Конечно, и ее задержали не зря — выпытывают что-нибудь. Отец часто говорит с озлоблением о Буянове и называет при этом имя князя Андрея Васильевича Голицына. Однажды в разговоре с паном Пекарским Михаил Глебыч сказал, что Буянова надо взять под стражу… Он — опасный человек.

Ирина научилась многое понимать и многое угадывать. От страха перед россиянами мысли и действия польских панов стали однообразными… Застенок… шпионство… ожидание короля — вот что тяготело над кремлевским гарнизоном.

Скоро ли Доморацкий выйдет из ее горницы? Хотелось бы поговорить с Наташей начистоту. Тянуло сознаться ненавидевшей панов подруге в том, что и ее, Ирину, обманули они, что она была легковерна и глупа.

Но нет! Лучше умереть, нежели признаться подруге в своей ошибке! Мешают гордость, самолюбие.

Поздно ночью вернулся Буянов домой. Он обошел Китай-город и Белый город, отыскивая свою дочь. На душе было тяжело. Не знал он, что и подумать. Пугала мысль: «Жива ли?» Словно сквозь землю провалилась! Время тревожное! В последние дни, слыша об угрозе Москве со стороны Рязани, гусары нередко хватали девушек среди белого дня, прямо на улице. Жители вступали с ними в рукопашную, защищая своих жен и дочерей. И падали, изрубленные саблями.