Жюль Верн - Михаил Строгов

— Говори, — сказал старик.

— Татары здесь проходили?

— Да, коли мой дом в огне!

— То была армия или только отряд?

— Армия, коли поля наши истоптаны вдоль и поперек!

— Под командой эмира?

— Эмира, коли воды Оби покраснели от крови!

— А Феофар-хан уже в Томске?

— В Томске.

— Не знаешь, захватили татары Колывань?

— Нет, коли город еще не горит!

— Спасибо, друг. Могу я что-нибудь сделать для тебя и твоих?

— Ничего.

— До свиданья.

— Прощай.

И Михаил Строгов, положив двадцать пять рублей на колени несчастной женщины, у которой даже недостало сил поблагодарить его, тронул коня и продолжал прерванный было путь.

Теперь он знал одно: проезда через Томск надо избежать любой ценой. Остается двигаться на Колывань, куда татары пока не дошли. И хорошо бы запастись там провизией на долгий переход. А затем сойти с Иркутского тракта и, переправившись через Обь, обогнуть Томск — другого выхода не было.

Выбрав этот маршрут, Строгов уже ни минуты не колебался. Пустив коня быстрой и ровной рысью, он устремился по прямой дороге, кончавшейся на левом берегу Оби, от которой его отделяло еще сорок верст. Найдет ли он паром, или же все суда разрушены татарами и придется перебираться вплавь? Там будет видно.

Что касается коня, изможденного до предела, то Михаил Строгов надеялся — только бы у животного хватило сил! — одолеть с его помощью этот последний перегон, — а уж в Колывани обменять его на новую лошадь. Строгов чувствовал, что бедняга может свалиться под ним в любой момент. Тем самым Колывань становился как бы новой точкой отсчета — начиная с этого города путешествие должно проходить в новых условиях. Пока путь его пролегает по разоренным землям, его по-прежнему ждут серьезные трудности, но если, обогнув Томск, он смог бы вернуться на иркутскую дорогу через Енисейскую губернию, захватчиками еще не тронутую, то достичь цели ему удалось бы за несколько дней.

После достаточно жаркого дня на землю опустилась ночь. К полуночи степь окутала густая мгла. Ветер, стихший с заходом солнца, не нарушал более окружающей безмятежности. На пустынной дороге слышались лишь конский топот да те немногие слова, которыми подбадривал коня всадник. В наступившей темноте требовалось исключительное внимание, чтобы не сбиться с дороги, вдоль которой тянулись пруды с ручейками, бежавшими в Обь.

Поэтому Михаил Строгов продвигался вперед насколько возможно быстро, соблюдая, однако, необходимую осторожность. И полагался при этом не только на остроту собственного зрения, пронзавшего тьму, но и на чутье своего коня, в чьей осмотрительности успел убедиться.

В какой-то момент, спешившись, Михаил Строгов пытался поточнее установить направление дороги, как вдруг ему почудился смутный гул, доносившийся с запада. Это походило на далекий стук копыт по сухой земле. Сомнений не было — сзади, в одной или двух верстах, раздавался топот копыт, ритмично ударявших о землю.

Приложив ухо к самой середине колеи, Строгов чутко прислушался.

«Это отряд конников, движущийся по Омской дороге, — сказал он себе. — Скачут они быстро, так как звук усиливается. Кто же это — русские или татары?»

Он прислушался снова.

«Да, — сказал он, — эти конники несутся во весь опор! Не пройдет и десяти минут, как они будут здесь! Моему коню от них не уйти. Если это русские, то я к ним присоединюсь. А если татары, встречи надо избежать! Но как? Где тут спрячешься в этой степи?»

Михаил Строгов огляделся вокруг и своим острым глазом в сотне метров впереди, левее дороги, обнаружил смутное, расплывавшееся в темноте пятно.

«Там какой-то лесок, — пробормотал он. — Если эти конники вздумают его прочесать, то прятаться там — значит отдаться им в руки, — но у меня нет выбора! А вот и они, вот и они!»

Несколько мгновений спустя Михаил Строгов, таща коня за уздечку, добрался до зарослей лиственницы, к которым можно было подойти со стороны дороги. До и после этого места вдоль дороги не росло ни деревца, одни рытвины да пруды, с карликовыми кустиками утесника и вереска между ними. Тем самым местность с обеих сторон была совершенно непроходимой, и отряд, следовавший большой Иркутской дорогой, неминуемо должен был проехать перед этим леском.

Строгов устремился под укрытие лиственниц, но, углубившись в заросли шагов на сорок, вдруг уперся в ручей, который замыкал их полукругом.

Впрочем, тьма была очень густой, и он мог не бояться, что его увидят, — разве что весь лесок будет тщательно прочесан. Поэтому он провел своего коня до самого ручья и привязал к дереву, а сам, вернувшись к кромке зарослей, залег в кустах — установить, с кем имеет дело.

Едва Михаил Строгов устроился за купой лиственниц, как заметил какой-то тусклый свет, на котором там и сям выделялись яркие, перемещавшиеся во мгле пятна.

«Да это факелы!» — догадался он.

И быстро подался назад, дикарем-туземцем проскользнув в самую чащу.

По мере приближения к лесу шаг лошадей начал замедляться. А может быть, конники освещали дорогу, чтобы следить за малейшими ее изгибами?

Этого следовало опасаться, и Строгов инстинктивно отполз к крутому берегу ручья, готовый при необходимости в него погрузиться.

Доехав до края леса, отряд остановился. Всадники спешились. Их было человек пятьдесят. Десятеро держали в руках факелы, бросавшие на дорогу широкий круг света.

По некоторым приготовлениям Михаил Строгов понял, что всадники, слава Богу, вовсе не имели намерения заходить в лес, но просто остановиться лагерем — дать роздых лошадям, а людям возможность подкрепиться.

И точно, лошади со снятыми уздечками принялись щипать густую траву, плотным ковром устилавшую землю. А всадники разлеглись вдоль дороги и принялись делить меж собой провизию из своих заплечных мешков.

Строгов, сохраняя хладнокровие, скользил в высокой траве, стараясь все увидеть, а затем и услышать.

Это был отряд, посланный из Омска. Он состоял из узбеков — преобладающего в Татарии народа, по типу заметно приближающегося к монголам [72] Узбекская народность сформировалась на базе части тюрко-монгольских племен, находившихся в первой половине XIV века под властью хана Узбека, однако в ее состав вошли некоторые кочевые иранские племена, а также древнее население Ферганы, Хорезма, Согда и других среднеазиатских оазисов. . Эти люди, хорошо сложенные, выше среднего роста, с грубыми и дикими чертами лица, на голове носили «тальпак» — папаху из шкуры черного барана, а на ногах желтые сапоги с высокими каблуками и острым, загнутым кверху носком, на манер средневековых башмаков. Их ситцевые халаты, подбитые ватой из неотбеленного хлопка, были подхвачены кожаными поясами с красным галуном. Они были вооружены: щитом — для защиты, а для нападения — кривой саблей, длинным тесаком и кремневым ружьем, подвешенным к луке седла. С плеч их широкими складками ниспадал плащ из яркой ткани.