Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

Василий Васильевич стоял у дверей, за которыми слышался крик его новорожденного сына. Подошел Антоний, сдержанно поздравил, после долгой, тягостной паузы сказал:

– Косой Василий Юрьевич скончался… А Никита Йудин грех сотворил…

– Бежал? Предал меня?

– Нет. Зарезался. Приставил к левому соску груди кончик меча и лег на него… Великий князь молчал.

– Грех Иуды не только тридцать сребреников. Он еще тем Господа предал, что руки на себя наложил. Василий Васильевич опять никак не отозвался.

Самоубийц тогда не хоронили даже и за кладбищенской оградой. Труп Никиты отвезли на дровнях в уремный лес-диким зверям на расхищение.

Марья Ярославна радовала супруга новыми потомками почти каждый год, редко выпадал перерыв в два-три года. Летописцы в монастырских сводах отмечали появление новых княжат, а девок в счет не брали, указывали иной раз лишь задним числом, если княжна выделялась чём-то – стала королевой французской, императрицей германской или греческой.

Первый сын, названный Юрием, родился в великокняжеской семье в 1437 году и как всякий первенец считался наследником отцовой и дединой отчины. 22 января 1440 года появился на свет второй сын, Иван, который поначалу не отмечен был вниманием великокняжеского окружения. Ровно через год, тоже 22 января, родился еще один сын, который получил имя Юрий, так как первый Юрий за несколько дней до рождения второго преставился и назван был летописцами Большим, чтобы не путали с младшим. Потом и еще сыновья рождались – Андрей, Борис…

Как каждый глаз человеку одинаково ценен и каждый палец дорог, все дети в семье равны, однако же особым знаком помечен оказался Иван, ставший после смерти Юрия Большого старшим сыном великого князя.

Известен на Руси Иван I Калита как собиратель земель.

Прославился единственно пригожей наружностью своей Иван II, прозванный Красным, а еще Кротким – прадед Василия Васильевича.

И вот растет еще один будущий государь – Иван III Васильевич, теперь уже десятилетний Ванюша – не только надежда, не только будущий продолжатель дела великокняжеского, но отрада и утешение слепому отцу в горькие минуты раздумий над своей судьбой и над судьбой отчей земли.

Любимым развлечением Ванюшки, как и всех его сверстников, была игра в войну. Он расспрашивал отца о его боях с татарами, с новгородцами, с Юрьевичами, а потом расставлял на широкой столешнице вылепленных из глины воинов пеших и всадников, был у него и «город» костяной – крепость резной работы с башнями, домами и воротами. За эту крепость шли непрерывные битвы со свистом стрел и звоном мечей, стонами раненых и ржанием испуганных коней. Волокли пленных, собирали дань по домам, писали друг другу грамоты и бранились сильно промеж себя: Иван ругался от имени отца добрым голосом, а от имени татар и Шемяки – грубым, басовитым.

С печалью слушал лепет ребенка Василий Васильевич, предугадывая его трудную судьбу. По-прежнему Русь разрознена и обескровлена, каждое княжество, каждый удел о себе лишь печется, а враги кольцом обхватили-с востока татары казанские, с юга – Орда Золотая и Орда Крымская, с запада и севера – литва, ляхи, немцы. А еще и Рим не оставляет своих притязаний, опять норовит униата внедрить во владыки на землях, оказавшихся под Литвой, чтобы расколоть русскую митрополию. И надо Ивану сразу усвоить, что окружена Русь завистниками и недругами, полагаться надо на меч да на веру православную.

Он часто просил теперь сына отвести его в Васильевский сад на берег Сорочки. Сад забросили, он загустел, одичал, речка обмелела, иссякли ручьи, питавшие ее. Садились на плотной прохладной мураве в тени орешников отец все молчал, Иван скучал и томился, спрашивал:

– Зачем ты сюда ходишь? Орехи-то еще не поспели!

– Я тут играл, Ваня, когда дитем был.

– А с кем играл?- рассеянно интересовался ребенок.

– Гм… Ты, во что одет, сынок?

– В тегиляй.

– Какого цвета?

– Кубовой. [137] Кубовой – красный.

Василий Васильевич привлек его к себе, ощупывая шелковистую ткань кафтанчика с короткими рукавами.

– А на небе, Ванюша, что?

– Теменца, пасмурь вдали, по окоему.

Вдруг он вырвался и зашуршал по кустам. И сразу мир отодвинулся от Василия Васильевича, неведомый и опасный. Привычная горечь пролилась на душу. За все и всегда благодари Бога, не раз повторял ему Антоний с тех пор, как стал он Темным. Думай, что назначен тебе подвиг смирения, осознания греховности и ее искупление. Уста, всегда благодарящие, приемлют благословение Божие, и в сердце, пребывающее в благодарении, нисходит внезапно благодать. «Так где же она? – тосковал Василий.- Господи, не снесу столько! Пошли покой, избавь от воспоминаний мучительных. Кто, кроме Тебя, возлюбит меня такого, кто простит за все содеянное? Только тот разве, кто сам чист сердцем?»

– Ванюшка? – позвал он,- Подь сюда, сынок! Не оставляй меня.

Снова шуршание кустов, запыхавшийся родной голосок:

– Я жука поймал, смотри!- И сник, ведь забыл, что отец не видит: – Золотого… зеленого…

– Пусти его на волю, нетрог порадуется.

– Спинка какая гладкая!

– Пустил?

– Пустил… – Детский искренний вздох: – Я прошу-прошу Боженьку, чтобы глазки тебе вернул, а Он не хочет… Почему?

– Дай головку свою сюда… Ну, что ты, милый? Это что за вода такая на щеках? Ну, что ты, добрый мой? У тебя волосики по-прежнему золотые?

– Не знаю… Как ты живешь, не видя мира Божьего?

– Разве я не могу молиться? – мягко возразил он.- Господь ниспослал муку, Он же даровал и крепость.

– Убью Шемяку! – крикнул Иван.

– Ванюша, молитва наша должна быть бескорыстной. Бог нас не услышит, если будем мы просить в обмен на нее какой-то житейский прок.

– Возьмешь меня на войну? Я тебе заместо глаз буду.- Он еще думал, что убивают только на войне.

– А ты уже воин?

– Я княжич старший! – горделиво воскликнул Иван.

– Погоди… Знаешь ли ты, сынок, что вернуться можно без руки, без ноги, слепым, как я вот?… А можно и вовсе голову сложить?

Иван не отзывался.

– Ты слышишь, что я говорю?

После нового молчания обиженно и сердито:

– Я-то слышу, а ты, видно, оглох. Я поеду на войну?

Сколько бы они так препирались, но вдруг послышался плеск воды в Сорочке.

– Что это?- насторожился Василий Васильевич.

– Тетька какая-то вброд идет! – Иван был раздосадован, что такой важный разговор с отцом прервался, кончился ничем.- Тебе чего надо, эй?!

– Здравствуй, княже! Голос-то мой помнишь еще? Эх, уж меньше всего он хотел бы слышать этот голос.

– Чего тебе?

– Неласковый… Иль не узнаешь?

– Я тебя не звал, Мадина. Не смотри на меня, не хочу.