Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

Когда во время последней усобицы он пустошил вологодские земли, некий монах именем Григорий пельшемский, стал предерзостно обличать его: «Князь Дмитрий, ты творишь дела нехристианские, ступай лучше в сторону языческую, к людям поганым и не знающим Бога, вдовы и сироты вопиют против тебя перед Богом». Взбешенный такими словами, Шемяка велел сбросить старца с высокого моста. Теперь, находясь в жалком положении, он вспомнил совет монаха.

Население Заволочья было очень пестро. Кроме славян, составлявших основной костяк, жили тут югры, вогулы, зыряне, водь, емь, чудь, корела, заволочьская чудь, печора, пермь. Иные из них отроду не слыхали слов Христовых, иные, крещенные при Стефане Пермском, снова перешли в язычество, запуганные волхвами и шаманами. Шемяка, не озабочиваясь нравственным образованием туземцев, решил объединить их путем приведения к присяге себе, великому князю всея Руси. Кто заявлял о своей приверженности ему, те назывались людьми «добрыми». А что делать с теми, кто присягал московскому великому князю и изменять ему не хотел? С ними круто поступал Шемяка, в котором не умолкала брань сердца. Встретив противодействие, он не только не гасил своего первого раздражения, но разжигал сам себя пуще, пуще, пока не усиливал своего гнева до двоегневия.

– Ах, ты за Темного? Сам таким будешь!

И ослеплял, и убивал, но больше всего – бросал непокорных в реку Сухону с камнем на шее. Видя такой оборот, несогласные начали ловчить – присягали для виду. Это для Шемяки не являлось тайной, но он делал вид, что верит своим подданным, держался надменно, чванливо.

Узнав, что Василий Васильевич сразу после Рождества Христова выступил из Москвы в поход против него, Шемяка сперва храбрился, начал созывать ополченцев. Он любил воевать. И не столько добыча его влекла, сколько трудности и риск, опасности и невзгоды, которые высоко поднимают человека, делают его нужным и значительным. И он никогда не уклонялся от боя и сейчас готовился к нему.

А лазутчики сообщали нехорошие вести: великий князь, отпраздновав Крещение в Сергиевой Троице, пошел в Галич и, оставшись там сам, послал на Сухону разными путями ратные полки под предводительством своего сына Ивана с Семеном Оболенским, Федора Басенка и татарского царевича Ягупа. Сила шла настолько превосходящая, что Шемяка не дерзнул противиться со своим разношерстным и ненадежным воинством. Оставив в Устюге наместником боярина Ивана Киселева, он ушел в северные пределы Двины, на реку Кокшенгу, где у него были укрепленные городки.

Юный великий князь Иван III не удовлетворился взятием Устюга и начал безжалостное преследование. Это был в его жизни третий поход, а он, начитавшись «Поучений» Мономаха, по его примеру мечтал совершить их не меньше восьмидесяти трех. Взяв городки на Кокшенге, московская рать пошла следом за Шемякой дальше – до устья Ваги, до Осинового поля.

Шемяка метался с места на место, но опять сумел в своем утлом возке укатить скрытыми путями в Новгород. А двенадцатилетний великий князь Иван с воеводами был решителен и безжалостен. Всех сторонников и друзей Шемяки он лишил имений и вольностей, посадил повсеместно в Устюжской волости своих наместников и вернулся к отцу с богатой добычей, ликуя и блистая славой.

Василий Васильевич, научившийся ходить без поводырей, полюбил уединение, часто убредал в какой-нибудь укромный уголок Кремля или на Подол, садился прямо на землю, вслушивался и, казалось ему, всматривался в прекрасный Божий мир: по утрам трава прохладная и ярко-зеленая, и майская молодая листва переливается на ветру изумрудом, а на небосводе – ни единого облачка.

Скворцы прилетели к родным скворешням и заливаются, горлышки раздувая.

Он откидывался навзничь, подставляя лицо солнцу и касаниям ветра, дыша запахами прогревшейся на пригорке земли и свежестью полуразвернувшихся, клейких еще листьев осокорей и вязов. После гибели Антония молчалива стала душа. Она не познала блаженства покоя – она стала недвижна. Василий Васильевич перестал надеяться, что он еще переменится как человек. Он, конечно, будет продолжать стараться не окаянствовать, а там уж как Бог даст. Никакой грех не спрячешь в орех. Единственное, что вселяло уверенность в будущем – не в своем собственном, а в будущем родины,- что Иван-сын вырастет настоящим великим князем: на военные походы охочлив, решения принимает не спрыгу, тяготы положения своего и обязанности понимает, в дела вникает. Будет добрый хозяин земли Русской, справедливый и рачительный. Чем более очевидно это становилось, тем легче делалось Василию Васильевичу, будто Иван полудетскими цыпастыми руками снимал с него часть его забот. Да так оно и было.

Только сиротство духовное с уходом Антония угнетало и росло день ото дня. Всяк человек, исчезающий навеки, вмале погодя, вдруг предстает в памяти близких как загадка. Что в нем сокрыто было? Не узнать теперь. Только чувствовал Василий Васильевич, что общение со смиренным монахом не могло пройти бесследно, не мог он не воспринять от него хоть в малой мере его духовное начало, живое и цельное, ясное до последнего мгновения его жизни. Антоний представал на каждый мысленный зов, обращенный к нему, но всегда молчал. Нешто был чем недоволен? Или там люди бессловесны?

Владыка Иона, глубоко чтивший Антония и вполне разделявший горе великого князя, сказал ему тогда, в прошлом году:

– Мы ничего лучшего или большего не сумеем сделать для усопшего, чем ежедневно молиться о нем. Ему необходимо это особенно в первые сорок дней. Тело его ничего не видит и не слышит, но душа чувствует молитвы за нее и благодарна тем, кто их приносит и кто духовно близок ей.

Сорок дней, пока душа Антония странствовала по небесным обителям и адским безднам, не зная еще, где суждено ей остаться до общего Воскресения из мертвых, Василий Васильевич, по совету Ионы, решил посетить несколько монастырей, известных своей строгостью и святостью.

К игумену Боровского монастыря Пафнутию ехал с некоторой робостью. Удивительный то был монах: ласковый и снисходительный со смиренными, он был суров к сильным мира сего и говорил им жестокую правду. И Темного встретил без искательства, сказал прямодушно:

– Шестьдесят лет я общался с князьями и боярами и нашел, что это одно испытание для души, а пользы ни какой!

Но и к нему вопрос был столь же прямой:

– А за что ты, отче, князя Василия Ярославича невзлюбил?

Черные глаза праведника из-под приспущенных век окинули великого князя молниеносным взглядом:

– Ты ли зело любляше его?

– Он брат жены моей.

Пафнутий ответил неохотно и рассеянно:

– Когда вы с ним попали в плен к татарам, я молился не только за тебя, но и за него.