Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

Он благословил на предстоящий путь Василия и вышел из горницы.

Посещение Ионы благотворно подействовало на великого князя. Страх его как рукой сняло. Он кликнул слугу и велел позвать дворецкого.

– Все ли у тебя готово, Лука Петрович?… В ночь выедем,- бодро произнес Василий.

– Готово все, государь великий,- поклонился боярин,- только не лучше ли будет твоей милости обождать день-другой?… Ноне…

– Слыхал, слыхал!- махнул рукой Василий.- Пустое, боярин: коли что случится, так и дома случится… В ночь, до свету выедем…

Боярин отвесил низкий поклон государю и молча вышел из великокняжеского покоя.

На потном, красном лице дворецкого была написана неподдельная тревога и смятение.

– Дай-то Бог, чтобы все по-хорошему!… Дай-то Бог!…- шептал он, проходя по темным переходам дворца.

До рассвета еще оставалось часа три, когда постельничий вошел в государеву опочивальню. Неслышно ступая по ковру, боярин приблизился к царскому изголовью.

– Государь великий,- осторожно проговорил постельничий,- время вставать… К ранней ударили!…

Василий проснулся. В горницу вошли еще несколько слуг из боярских детей. У каждого из них была в руках какая-нибудь принадлежность царской одежды; двое держали серебряную лохань и кувшин для умывания…

– Сразу в дорогу будешь одеваться, государь вели кий, или после службы?- спрашивал боярин-постельничий.- Успеется еще, Демьяныч,- ответил великий князь,- и после службы времени хватит…

Из опочивальни великий князь в сопровождении слуг прошел в Крестовую палату; здесь его уже ожидал в полном облачении домовый причт.

Священник отслужил напутственное молебствие. Василий приложился к кресту и вернулся в свои покои.

Успокоенный владыкой, молодой государь хорошо провел ночь и чувствовал себя бодрым и свежим: от вчерашних страхов не осталось и следа, и Василий почти весело садился за утренний стол, около которого уже давно хлопотал дворецкий.

По обычаю, Василий велел позвать к столу путного боярина, стольника Семена Ивановича.

– А что, Семен, не видать воронья боле?…- полушутливо спросил великий князь, когда путный садился за стол.

Стольник взглянул на государя и в том же тоне ответил:

– Не видать, государь великий. Должно, Лука Петрович распугал всех,- добавил он, бросив мельком взгляд на дворецкого.

Лука Петрович, такой же хмурый, как и вчера, досадливо крякнул.

Сознание, что наступил Великий пост, сдержало Василия от проявления дальнейшей веселости; он серьезно заговорил о поездке и не позволил себе больше ни одной улыбки…

После стола государь стал одеваться в предстоящий путь. Поверх атласного зипуна он надел малиновый бархатный кафтан, убранный золотым кружевом, а сверху чугу [157] Чуга – узкий кафтан, надеваемый во время путешествий. с короткими рукавами по локоть и подпоясался богатым поясом, обернув его раза четыре вокруг себя. Красные сафьяновые сапоги были заменены мягкими ичигами [158] Ичиги – татарская обувь; сапоги из мягкой кожи. на теплом меху…

Высокая шапка с атласным белым верхом и околышем из соболя, персчатые бобровые рукавицы, шуба из черно-бурых лисиц и богатый посох, украшенный каменьями, лежали наготове…

Василий пошел проститься перед отъездом с матерью и женой.

Обе княгини уже давно встали и в ожидании прихода государя сидели в той же светлице, что и вчера.

Княгиня Марья через своих боярынь уже знала, что Василия вечером посетил митрополит; знала, что муж снова решил ехать, и сидела бледная и расстроенная. В присутствии суровой свекрови она боялась громко выказывать свое огорчение; она сидела, склонившись над пяльцами, и золотое вышивание было все смочено ее слезами.

Старуха Софья встретила сына приветливо, но сдержанно; она вообще была неохотницей до нежностей и ласк…

– Собрался, Вася? – посмотрела она на великого князя.- Ну и поезжай с Богом… Дело доброе, помолись и за нас, грешных…

Василий, несмотря на свой тридцатидвухлетний возраст, был все еще в полном повиновении у матери и в ее присутствии робел, как мальчик. Без ее совета он не решался ни на один шаг; пробовал он было возражать или поступать самостоятельно – и ничего не выходило…

– Молчи уж, сынок!- только и скажет, бывало, старуха, и Василий тотчас же смирялся.

Софья очень любила сына, но не обманывалась на его счет.

«В кого он такой уродился?- жалостливо думала она, глядя на болезненного, слегка сутуловатого сына.- Ни в меня, ни в отца не пошел, а до деда и рукой не достанет!…»

Василий попрощался с матерью, поклонился ей трижды в землю и подошел к жене.

Княгиня Марья не выдержала: обняв мужа, она залилась горючими слезами…

– Не дури, Марья!- строго прикрикнула на нее свекровь.- Не в Орду муж едет, а ты как по покойнику воешь!…

Василий поцеловал жену и торопливо вышел из светлицы, но и в третьей горнице он еще слышал за собой отчаянные рыдания княгини Марьи…

Василий на минуту остановился было, оглянулся назад, но потом махнул рукой и быстро пошел на свою половину…

На дворе было еще темно, но чувствовалась уже близость рассвета, когда великий князь в сопровождении бояр и стольников вышел на крыльцо.

Поддерживаемый с двух сторон под руки, Василий спустился по ступеням и уселся в крытые сани, обитые внутри мягкими теплыми мехами…

Великокняжеская повозка была запряжена в две белые лошади, гусем. Переднюю лошадь держали под уздцы, два кучера; они, по обычаю, должны были идти пешком…

Дворецкий подал знак: мелодично звякнули серебряные бубенчики и бляхи, украшавшие сбрую царских санников [159] Санники – лошади, запрягавшиеся исключительно в сани. . Великокняжеский поезд медленно двинулся к воротам кремлевского двора…

Боярин Лука Петрович обождал, пока поезд скрылся в воротах, вздохнул и стал подниматься на крыльцо.

– Дай-то Бог, чтоб все по-хорошему!- прошептал он и, сняв свою высокую шапку, перекрестился на кресты кремлевских соборов и церквей.

Миновав Неглинные ворота, царский поезд двинулся по направлению к северным рогаткам, закрывавшим Ярославскую дорогу.

Москва начинала просыпаться. На небе уже погасли звезды, и город окутала предрассветная мгла февральского утра. В сыром воздухе уныло повис редкий, великопостный звон, несшийся со всех концов Москвы.

Царский поезд растянулся на добрую четверть версты. Впереди шли человек тридцать скороходов с цветными фонарями в руках и освещали дорогу. За скороходами ехал верхом путный боярин, стольник Семен Иванович, с толпою конных вооруженных холопов; за отрядом слуг, в самой середине поезда, подвигалась великокняжеская каптана, окруженная десятком молодых боярских детей на конях и в богатых уборах. Непосредственно за каптаной государя следовала другая, поменьше, в которой ехали два малолетних сына Василия – Иван и Юрий – с дядькой-боярином… Несколько повозок, в которых сидели сопровождавшие государя бояре, замыкали собою поезд…