Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

– Ну, и что из этого?

– То, что люд православный отнимал у попа землю за то, что тот призывал слушаться Исидора и унию Флорентийскую принять.

– Это, владыка, лишь словеса.- Василий Васильевич покосился на Альбергати.- Вот фрязин скажет тебе, что самое важное грамоту иметь.

– Грамоту? А я имею! – обрадовался Авраамий случаю.- Я переписал ту Исидорову бумагу себе, думал, может, в Суздале пригодится, если тамошние прихожане тоже будут кобениться, не станут на кислом хлебе причащаться.- Епископ запустил руку в глубокий карман подрясника и вытянул помятый листок, сложенный вчетверо, расправил его:- Вот пишет митрополит, уговаривает: «Нам сущим православным хрестьянам Ляхом и Руси, се бо ныне дал Бог – одина братья хрестьяне латянники и русь». Так он и пишет. А я хоть и взял грех на душу – «подписуюсь», мол, но в сомнении: одина ли братья-то?

– Владыка, поезжай покуда в Суздаль. Грамоту храни, если мне понадобится, доставишь ее.

– По первому зову прибуду, государь! – заверил, уходя, Авраамий.

Василий Васильевич устало сказал Альбергати:

– И ты тоже иди, понадобишься, кликну.

Постепенно, день за днем, по сообщениям, пусть не всегда точным, иногда путанным или даже извращенным, удалось уяснить, чем занимается Исидор в своих православных и латинских епархиях. Но вот почему он медлит с приездом в Москву, об этом по-прежнему можно было только догадываться. Василий Васильевич пытался советоваться и с матерью, и с боярами – получалось что тут одно из двух: либо Исидор почитал московскую паству менее образованной и более простоватой, нежели изощренную и переметчивую польско-литовскую, либонапротив, боялся явиться в Москву и не спешил нарочно чтобы дать духовенству и мирянам привыкнуть к мысли, что их пастырь теперь не только митрополит, но и папский кардинал, и посол его.

О приезде своем в Москву на этот раз Исидор оповестил загодя. Гонец доставил великому князю грамоту, скрепленную митрополичьей печатью, где сообщалось время прибытия и желание сразу служить молебен в Успенском соборе, а затем совершить литургию.

– Неужто сразу? – недобро удивился Василий Васильевич.- Что за спешка? Не вздохнувши, не поговоривши?

И еще одна бумага была тут же приложена – грамота папы римского. Не без смущения отметил Василий Васильевич, что писана она удивительно учтиво и временами даже искательно: «Превысокому князю Василию Васильевичу Московскому и всея Русии великому Царю спасение и апостольское благословение». К восточной высокопарности ордынских ханов Василий Васильевич привык и знал ей истинную цену. Но тут – обращение самого непогрешимого папы, единственного наместника Бога на земле. Как понимать?

Говоря затем о «благословенном успехе Флорентийского Собора», папа счел нужным подчеркнуть, что успех этот славен в особенности для России, ибо архипастырь ее более других способствовал оному.

По мере чтения Василий Васильевич все более настораживался, пока не без труда уразумел и скрытый смысл, и скрытую цель пространной грамоты. В самом конце ее папа Евгений, сказав, что Исидор «крепчайше потрудился» на Соборе, предписывал великому князю Руси: «И того ради потребно есть помогати ему каждому во всех делах, а наипаче в сих делах, еже пристояние к достоинству и чину церковному, врученну ему; а твое превысочайшее в Господе Иисуса Христа со многим желанием просим сего митрополита Исидора о оправдании и о добре церковном прежереченном да приимише его Бога ради и нас для, занеже то с желанием и со многим речением к тебе о нем призываем во всех вещах, а еже имаше видети от него о церковной пошлине пристояние, да будешь помощник ему усердно всею своею мышцею, еже будет хвала и слава от людей, а от нас благословение, а от Бога вечное дарование да имаше. А дано во Флоренции священства нашего в 9 лето».

Василий Васильевич непроизвольно сжал послание в кулак и, сдвинув брови, тяжело задумался.

Четыре века стоит в самом центре Руси православная Москва. Много она перевидела всякого. Нашествия татар и литовцев, голод и болезни, великие засухи и трусы земные… И каждый раз в те искусительные времена, связанные с приближением конца мироздания, бедствия и невзгоды казались запуганным людям несомненными указаниями на близость явления Антихриста. А в мартовские великопостные дни 1441 года многие убеждены были, что и впрямь Антихрист при дверех есть. Иные уж начали отсчитывать сроки. Выходило, что осталось сорок два месяца…

Митрополит Исидор явился в город с крестным ходом. Этот древний обычай Церкви Христовой видела Москва, когда молила о ниспослании милости и благодати Божией во всех бедах и напастях – бездождье или безведрин, в пору тлетворных ветров, смертоносной язвы, нашествия иноплеменников и иноверцев, когда просила о победе над врагом, а также во многих торжественных случаях, по уставу церковному.

Исидор вошел в Кремль в преднесении большого запрестольного Креста с изображением Распятия Христова. Не сразу разглядели православные, что за знамение Креста Господня вздымается на длинном древке. А разглядев, глазам своим верить не хотели и слово обронить не смели.

Василий Васильевич, стоявший в окружении родных и ближних бояр, произнес удивленно:

– Отчего древко столь высоко?… Как бы латинское, что ли?

Вот крестный ход ближе и ближе, уже и Исидора в лицо можно узнать, но Василий Васильевич глаз не мог отвести от Креста.

– Что же это?- повернулся к Антонию.- Распятие какое-то не такое, а-а?

– Абы по-латински изваяно,- растерянно отвечал священноинок.- Как бы обе ноги Спасителя единым гвоздем пронзены, а не двумя.

– И руки не прямо… Висит Он на них…

Скоро не осталось уж ни малых сомнений, что перед Исидором несут латинский крыж, как презрительно именовали его православные польским словом.

Сам вид чужого Креста оскорблял москвичей – вместо Распятия, где Христос простирал руки широко и прямо вдоль поперечной перекладины, как бы распространяя их для объятия и Сам готовясь к Вознесению, на латинском крыже Спаситель безвольно провисает, руки Его подняты вверх и в стороны-здесь лишь страдание человеческого тела Его ради нашего спасения, но нет той Божественной любви, над которой не властна смерть, ведь Спаситель, даже страдая, вовсе не страдает в обычном смысле, а торжественно покоится на Кресте-Он жив и в самой смерти Своей, а привлекающим объятием объемлет весь мир.

– И палицы-то, никак, фряжские… Три… Серебряного дела,- рассмотрел Василий Васильевич.

– Тоже в честь латинского права,- пояснил Антоний.

И все собравшиеся рассмотрели уже, что повелел нести перед собой Исидор; пошел по толпе испуганный шепот: