Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

С холма, насколько хватало зрения, простирались во все стороны виноградники, лилово-голубые в знойной дымке. А воздух нежил, хотя и пекло.

– Мы привыкшие,- легко сказал Симеон, препоясываясь потуже.- Низшее не может осилить высшее, то ись брюхо – глаз. Я вот что тебе скажу,- продолжал он, спускаясь по тропинке впереди Фомы.- В некоем монастыре греческом повадилась братия в огород ходить и с огородником воевать, овощей с него требуя сверх трапезы. А игумен говорит: это сатанинское дело и ему не следует быть. Как ты преодолеешь страсти и осилишь труды, когда тебя даже овощ побеждает?

Путешественники еще посмеялись. – Легче пера будешь, смиренный брат мой, если укрепишь себя воздержанием! – убеждал Симеон, резво перескакивая через белые валуны.

– Укрепимся в сем и утвердимся,- с невеликой охотой поддерживал его Фома, неловко перелезая через препятствия.

Тропинка привелаих к большому винограднику, полному спелых запыленных гроздей, поднятых на арки. Прежде чем вступить в густую спасительную тень, Симеон остановился, обернулся к боярину:- А еще он сказал, Фома, это преподобный-то во сне моём, обещался, мол, ты посетить обитель мою в Троице, да не посетил. Теперь же поневоле будешь там. К чему бы такое?

– Изнемог я, отче,- вяло отозвался Фома.- Идем скорее, вон туча накрывает, как бы под дождь не попасть.

– Дивно, дивно. К чему он так сказал? – все качал головой монах, пробираясь виноградником.

Когда промокшие до нитки от теплого ливня, облепленные виноградными листьями, сорванными ветром, выбрались они наконец к вечеру на берег мутной быстрой реки, то первое, что увидели,- одинокий дом из светлого песчаника, который как будто ждал их. Его высокие стены, исхлестанные дождем, прорезали узкие окна, красная острая крыша венчала пустынное жилище. Женщина в переднике и деревянных башмаках стояла, держа белую козу за шею и, прикрывая глаза рукой от закатно засиявшего солнца, смотрела на путников.

Молчаливым жестом пригласила она их к очагу, подала сыр и хлеб и кислое слабое вино в кувшине. И не испрашивала ни о чем. Развела огонь, чтоб могли обсушиться, пальцем показала место ночлега – старую деревянную кровать с грубыми холщовыми простынями.

Никогда еще за все время отъезда с Руси не был им так сладок покой и отдых. На рассвете их разбудило козлиное блеянье за окном и шум воды, льющейся в таз для умывания. Они вышли из дома и увидели широкую, освеженную дождем зеленую долину, куда им предстоял дальнейший путь. Хозяйки не было видно, но хлеб и сыр и тяжелая гроздь винограда лежали тут же, на камне у двери.

Когда они помылись и, выпив по кружке козьего молока, пошли, Фома вдруг сказал:

– Что-то я лица совсем не запомнил хозяйки-то нашей… А ты?

– И я не запомнил!- удивился Симеон.

И оба почему-то враз оглянулись.

Она стояла далеко у своего дома. Только белел передник на груди. Но голос мелодичный был отчетливо слышен, и видно было, как рукой она показывает себе на грудь:

– Еу гения!

– Батюшка Сергий! – потрясенно взревел Фома.- Спасибо тебе за великие милости твои.

– За избавление от тягот и скорбей,- поспешно и счастливо вторил ему Симеон.- Ведь все получилось, как и было предсказано!

Затем прошли они через город Понт сквозь множество вооруженных людей, и никто не задержал их, будто они невидимые.

И весь последующий путь проделали они безбоязненно. Возле немецкого города Костера догнали отказавшихся от них ранее купцов, которые чувствовали себя посрамленно и устыдились немало. Теперь уж вместе с ними, имея и пропитание и попутчиков, Симеон и Фома достигли незаметно Пскова, а там уж рукой подать до Новгорода Великого.

Но чем ближе был конец путешествия, тем больший холод и тесноту в груди чувствовал Симеон. Что-то ждет его еще, неведомо. Получил ли великий князь грамоту его тайную, иль перехвачена она недругами? Защитит ли он его от Исидора иль и не вспомнит больше ни разу о монахе суздальском? Симеон хоть и не раскаивался в содеянном, но трусил.

– Нельзя мне в Москве показаться,- признался он Фоме.- Кто я теперь? Ни поп, ни расстрига. Ведь не простит мне Исидор измены.

– Пойди в новгородский какой-нибудь монастырь да молись,- посоветовал очень дельно Фома.

С такой просьбой и обнаружил себя Симеон перед новгородским архиепископом Евфимием, что оказалось потом роковой ошибкой.

Исидор в сопровождении свиты сел в Венеции на корабль. Адриатическое море, хоть и стоял декабрь, было тихо, по-южному ласково. Плавание проходило счастливо, без штормов и задержек в портах, и 7 января 1440 года Исидор высадился на берег в хорватском порту Сень.

Отсюда предстояла дорога в Россию через Загреб в той же Хорватии, через Офен Пешт в Венгрии на Краков в Польше и дальше по литовским и русским землям.

Проделать этот путь он мог бы за месяц-два, но у него ушло на это больше года: он появился в Москве лишь 19 марта 1441 года в воскресенье третьей недели Великого поста. В Москве внимательно следили за продвижением своего владыки. Два вопроса мучили Василия Васильевича: чем занимается все это время Исидор и почему так медлит с возвращением в столицу своей митрополии. Разгадка первого недоумения нашлась быстро. Венгерская столица Офен Пешт лежала на границе тех земель, которые входили теперь в область легатства Исидора, и он провел здесь десять дней, составляя пастырское послание к своей многочисленной пастве в Польше, Литве, Ливонии и России. Митрополичьи дьяки день и ночь скрипели перьями, перебеливая послание: «Исидор, Милостью Божией преосвященный митрополит Киевский и всея Руси, легат от ребра апостольского, всем и всякому христианину вечное спасение, мир и благодать. Возвеселитися ныне о Господе: Церковь Восточная и Римская навеки совокупилися в древнее мирное единоначалие. Вы, добрые христиане Церкви Константинопольской, Русь, Сербы, Волохи и все верующие во Христа! Примите сие святое соединение с духовною радостию и честию. Будьте истинными братьями христиан римских. Един Бог, едина Вера: любовь да мир обитают между вами! А вы, племена латинские, также не уклоняйтесь от греческих, признанных в Риме истинными христианами, молитесь в их храмах, как они в наших будут молиться. Исповедуйте грехи свои тем и другим священникам без различия; от тех и других принимайте тело Христово, равно святое и в пресном, и в кислом хлебе. Так уставила общая мать ваша, Церковь Кафолическая…»

Во все крупные города Восточной Европы принесли гонцы пастырское послание – во все, кроме Москвы.

Василий Васильевич имел несколько списков, принесенных ему доброхотами из Кракова и Львова.

– Отчего же он нам-то ничего не шлет, и как понимать, чего тут понаписано? – удивлялся Василий Васильевич не без глубокого, хотя и скрываемого раздражения.