Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

Досталось тогда братьям от отца за эту проделку.

– Вот так я сейчас должен обрубить веревку, и пусть Васька плачет на том берегу! – сказал вслух, как поклялся, Шемяка, сразу сбросив охватившее его кратковременное уныние и снова утверждаясь в решении: – Я – великий князь!

Зима пала рано, с обильными снегами. Ехать можно было только в одну лошадь, потому пришлось троечные сани запрягать гусем – вереницею, как летят дикие гуси. Коренник был запряжен в оглобли на длинных веревочных постромках, перед ним шли вторая и третья лошади. Через лес по узкой дороге езда была удобна и быстра, лошади, боясь утонуть в сувоях снега, не сворачивали с бойной дороги, все три бежали быстро, но как только вышли в открытое поле, стали сбиваться, надо было их снова перепрягать из гуськовой в обыкновенную упряжь. Делать это приходилось часто, потому что путь из Углича к Твери пролегал по левому берегу Волги, где леса перемежались луговыми низинами и глубокими впадинами.

Бояре Константиновичи, сопровождавшие Шемяку, делали все сноровисто и умело. Один из них был вершником – вел переднюю лошадь, сидя в седле; второй ухабничим – следил, чтобы не занесло и не опрокинуло сани; старший из братьев, конюший Никита, закутавшись в тулуп, сидел на облучке крытого возка, следил за дорогой и за лошадьми. Именно Никита после первого привала в попутном сельце предложил съехать с проселочной дороги на лед Волги, которая встала надежно и еще не занесена глубоким снегом.

Так и поступили. На льду полозья саней не скрипели, а лошадиные копыта бухали по льду гулко, с протяжным, застывающим в морозном воздухе звоном.

Под вечер разыгралась метель, ехали почти наугад, но лошади бежали безнатужно, не требовалось даже и погонять их.

– Ишь, как одры [134] Одры- большая повозка. наши разбежались! – ликовал Никита.

– Словно под уклон несемся! – радовался и Шемяка.- Эдак мы сами не заметим, как в гостях у Бориса Александровича будем.

Первым рассмотрел в белесых сумерках очертания городской крепости Никита. Узнавал и не узнавал города.

Попался пологий съезд, выскочили на берег. Перед городской стеной тянулся заваленный снегом ров, утыканный чесноком [135] …ров, утыканный чесноком.- Здесь частоколом, частыми столбамии. .

– Вроде бы в Твери я таких колов не видел,- озадачился Никита, а малость погодя понял все: – Так вот отчего лошади прытко мчались…

– Что такое? – отвернул высокий ворот тулупа Шемяка.

– Приехали, князь!… В Углич прибыли, домой… Река-то там переверт делает, а мы, стало быть, не углядели, кругом-кругом и взад взяли…- Никита объяснял многословно и суетясь, понимая, что виноват он один и что гнев князя может быть очень страшным. Пока въезжали во двор, пока распрягали лошадей, он все соображал, как избежать опасных объяснений.

Войдя в княжескую горницу, повесил на грудь лохматую рыжую голову, сказал голосом вовсе не виноватым, даже бодряческим:

– Князь, не вели казнить, вели слово молвить.

– Ну-ну, молви. А я послушаю,- недобро согласился Шемяка, но от рукоприкладства воздержался, хотя очень не прочь был в такой-то досаде. Просто руки были заняты – оттирал уши помороженные.

– Есть в Москве один ближний боярин великого князя, с которым мы давно в сговоре и согласии. Важный боярин, он тебе дороже целой ратной дружины.

Шемяка слушал недоверчиво, уж слишком хорошо бы это было. Буркнул:

– Кто такой?

– Иван Старков.

– Знаю. Татарская морда, а Ваське предан, как собака.

– Может, и собака, но такая, за которой палка не пропадет.

– А какую такую палку Ивану помнить? Он всегда в чести у Васьки был.

– Не всегда. Он хоть и, верно, из татар происходит, но не из тех, что в Казани. Обрусел, а старые счеты помнит. Великий князь с казанцами дружит, сам знаешь. Еще летошный год он посылал на Брянск и Вязьму двух царевичей, что на службе в Москве, Иван наотрез отказался идти в поход. За это Василий Васильевич пригрозил, что, возьмет на себя все имение Старкова, а оно у Ивана бо-о-огатое!

Сначала Дмитрий Юрьевич протянул по-матерному всю родню и Старкова, и Никиты, какую только мог вспомнить, но к концу седьмого колена подобрел голосом, даже повеселел, отвел, видно, душу:

– Когда так, ладно. Сейчас я грамотку сочиню. Дескать, поздравляю тебя, старший брат, с выходом из плена.- Шемяка хитро прищурился.- Сижу, мол, в Угличе, жду твоего слова, а сам тем временем в Тверь, а-а?

– Так, так, княже, жди там, я же поскачу в Москву с твоей грамотой, все буду ведать через Ивана и дам тебе знать, когда выпадет удобный случай войти в Москву.

Наутро крытая повозка Шемяки с дюжиной заводных лошадей пошла по проторенному пути на Тверь, а Никита с двумя верхоконными слугами повез грамоту своего князя в Москву дорогой через Переяславль, Радонеж, Мытищи.

Борис Александрович Тверской колебался и ничего не хотел, ссылался на хлебный недород, собственное нездоровье, нерожалость тверских девок, нежеребость крестьянских кобыл, умерлость кузнецов и прочие напасти. И все это продолжалось до тех пор, пока Шемяка не внушил ему:

– Василий привел в Москву татар, потому что обещал царю казанскому отдать все государство Московское, а себе взять Великое княжество Тверское.

Тут же бегал по горнице, путаясь в полах теплого кафтана, низенький, нос пуговкой, Иван Андреевич Можайский, тоже весь в неурядицах, в запущении дел, замученный татями, коих развелось у него в лесах видимо-невидимо, а также загубленный сглазом и ячменями, кои насадила ему наговором злая брошенная полюбовница. Шемяка скучно поглядел на мерзлые синеющие к вечеру окна и скучным голосом сообщил ему:

– А за счет твоего удела брат наш двоюродный обязался дать Махмутке двести тысяч. Говорят еще что-то, но врать не стану. А двести тысяч – верно и доподлинно. Может, и полюбовницу отдашь Ваське? Пускай и ему ячменей насажает в задницу?

– Двес-ти?… Да где такие деньжищи собрать? – всполошился Иван. Носик у него покраснел от отчаяния.

– Да, куда было покойному Всеволожскому с его «вшой» до Дмитрия Юрьевича! Разве умел он этак скорбеть лицом, глаза в испуге будто бы таращить, шепотом таким страшным, убеждающим шипеть:

– А дешевле не мог откупиться, я это верно знаю. Потому и пришли с ним татары, жди, к тебе нагрянут.

– У меня в Рузе целый полк вооруженных ратников стоит, с ними Москву можно взять, не то что поганых посечь! – взвился храбрый Иван Андреевич, шмыгнув мокрой пуговкой.

– Вот Москву и будем брать!- объявил Шемяка, как о деле решенном. Встал, ударил по столешнице ладонью: – Вели свечи внести. Что во тьме сидите, нешто обеднели? Нам теперь только бы случай подстеречь, и я Ваську на мелкие кусочки разрублю!