Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

– А где Старков-то? – разжал наконец уста Иван Андреевич.

– При Шемяке остался,- неохотно ответил Никита Константинович.- Свое дело сделал, а теперь при великом князе Дмитрии Юрьевиче порядок на Москве наводит.

– При великом… Наводит… Поря-я-ядок! – передразнил можайский князь.- Борис Александрович свое дело сделал, Старков, выходит, тоже сделал, а мы с тобой еще ничего не сделали, так? Только вторые сутки не спавши и в дороге дрогнем. Самое грязное, выходит, нам определил Шемяка? Честь и почет!

Никита Константинович мрачно промолчал. Малиновый край зари показался на востоке, луна побледнела, словно бы отвердела, но не уходила, висела, как ледяной кругляш, на светлеющем небе. Лошади бежали резво, задевая придорожные кусты и ветки, с которых сыпалась алмазная, искристая пыль. Малиновые полосы подожгли сугробы на полянах меж деревьев, нежно заголубели тени в ложбинах.

– На охоту бы сейчас, по зайчику,- прищурился Иван Андреевич.

– Мы и едем на охоту, зайчика убивать,- с надсадной насмешкой отозвался Никита Константинович.

– Иван Андреевич высморкал пальцами нос, утерся рукавом, поглубже усунулся в воротник.

– Простыл я весь с вами. Мне бы дома надо сидеть.

– Ага, на лежанке горячей… Баба ты или князь, не пойму?

– А понимаешь ли ты, Никита, почему мы, братья, внуки одного деда, славного Донского, грыземся меж собой столь ничтожно, бесчестно, как стая псов бродячих, будто мы диаволово семя? – Не его ли умысел исполняем?

– Но-но-но,- грозно сказал Никита,- семя! Это ты нас всех псами назвал?

– Да я же с вами…

– Вот и лай, хвостом виляй!

– Я и виляю, как хвост собачий,- вздохнул Иван Андреевич.- Сам себе мерзок уже, а отстать не могу. Борис-то Александрович побрезговал нами.

– Да брось ты этого Бориса! Вон Троица показалась. Моля-ятся, поди. А мы как раз тута. Давай на коней пересаживаться. Говори, что ратникам делать надоть.

А на богослужении в Троице готовились к причащению. Диакон, выйдя через Царские врата и подъемля Святую чашу вверх, возгласил:

– Со страхом Божиим и верою приступите! – и передал чашу игумену обители Зиновию, который сам вел сегодня службу.

Хор запел: «Благословен грядый во Имя Господне». Монахи начали класть земные поклоны и подходить к причастию.

– А потир-то у нас, княже, знаменитый,- опять зашелестел за плечом у Василия Васильевича Симеон.- Деревянный. Еще от батюшки Сергия остался. Древен. Только у нас одних и есть деревянный. Случай особый. А вообще-то возбраняется. Чаша деревянная неизбежно впитывает, ее невозможно оттереть дочиста. А ведь это кровь Христова. Если где капнем Ею нечаянно или прольем хоть каплю, то место не моется, а выжигается. Так положено.

– Ладно, Симеон, понял,- вполголоса сказал князь.- Я вклад сделаю. Потир закажу вам.

– Ивану Фомину закажи, государь,- лаская князя голосом, попросил монах.- Мастер, говорят, славный, искусный. – Слыхал про такого.

– Деток твоих Ряполовские к причастию повели. Умилительно!

Внезапно тяжелая железная дверь полупустого храма отворилась с громом. Морозные клубы потекли по полу. Кто-то, стуча сапогами по каменным плитам, спешно приближался к месту, где стояли князь с Симеоном.

Василий Васильевич не обернулся, но почувствовал вдруг смертную истомную тоску. Он видел, как дрогнула лжица в руке игумена Зиновия перед разинутым ротиком младшего княжича, как застыл диакон с вышитым утиральником в руках.

– Государь! Братья твои войной идут на тебя!

Дерзкий голос эхом многократным оттолкнулся от стен храма и заполнил его. Все замерли.

После вчерашнего снегопада обитель и окрестности были покрыты сверкающей на утреннем солнце белой пеленой. Только чернели занесенные едва ли не по крыши кельи-избушки. Свет резал глаза, ветер забивал дыхание. Василий Васильевич выметнулся на паперть, забыв надеть шапку, цепко схватил Бунка за грудь:

– Ты лжешь! Ты ушел от меня к Шемяке, а теперь добра мне восхотел? Какую козню еще задумали?

– Бог мне свидетель! Я гнал всю ночь. Москва взята Шемякою, как Мамай прошел по ней. Матушка твоя полонена и Марья Ярославна.- Измученное лицо Бунка прочернело от тяжкой дороги верхом. В покрасневших слезящихся глазах металось отчаяние.- С ним Никита Константинович и Иван Можайский. Вот-вот сюда будут! Тебя хотят взяти.

– Как меня взяти? Они у меня в крестном целовании!

– Нарушено! Впервой, что ли?

– Я в мире с братьями! Ты лжешь, злодей!

– Где княжичи твои? Владыка велел детей спасти. Он и коня мне дал. Где Ряполовские?

Василий Васильевич больше не слушал. Сердце его бухало молотом, в голове гудело: а вдруг правда?

Немногочисленные слуги и чернецы, вышед из храма, робко толпились за спиной. Василий Васильевич оглянулся на них – испуганные глаза, беспомощные люди. Он побежал к ограде, увязая в снегу и крича:

– Сторожа! Сторожа! Коня подайте!

Путаясь в длинных рясах, бежали за ним монахи:

– Великий князь, лошади не седланные и подпруги смерзлы! Не ездим мы зимой верхами-то никуды!

– Так моих запрягайте, тюхи! – задыхаясь, крикнул он, уже сам не зная зачем: по целине далеко ли уедешь в санях, а по дороге, с горы было видно, гуськом двигалось несколько десятков саней, накрытых рогожами и полостями. Рядом с ними шли ратники без доспехов и мечей, но с кнутами, как простые возницы. Монастырские стражники преспокойно наблюдали за этим, гадая, рыбу иль овощи везут монахи на пропитание.

– Вы что же, бесы, даже ворота растворили! – вскричал Василий Васильевич в бешенстве.- Не видите, там дале конники? Посекут ведь вас всех, и я смерть приму!

Всполошились, засуетились, кинулись закрывать ворота, в проеме которых застывал на спине труп огромного коня с ввалившимися боками и задранными копытами, которого загнал Бунко, поспешая сюда. При взгляде на павшего коня понял Василий Васильевич все и окончательно поверил, что происходит непоправимое.

«Дети! – мелькнуло в голове.- Что с детьми-то? Куда их укрыть? Не пощадит и их брат Иван. Он ведь жесток, даром, что ростом с прышок».

Монахи мушиным черным роем облепили недвижного коня, пытаясь отволочь его в сторону и закрыть ворота.

– Да бросьте вы пыхтеть над ним,- сказал Василий Васильевич почти спокойно, обреченно.- Пускай хоть он загораживает проезд.

«Самому-то куда? – билось в голове.- Отдаться на милость? Детей сгубят. Зачем только взял я их? Господи, Богородица Пречистая, оберегите невинных!»

Он побежал обратно в храм, слыша за спиной шум начинающейся свалки. Уже прискакали верховые с волом:

– Выдавайте Ваську! В куски порубим!

Уже раздались стоны раненых чернецов, уже с гиканьем поволокли погибшего коня, уже слышен стал скрип полозьев подъезжающих саней, откуда из-под рогож со злорадным смехом вываливались новые ратники.