Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Это был поручик Балчев, прибывший вместе с эскадроном из соседнего города.

Оратор успокаивал крестьян и поздравлял их с победой над блоком. Усталые крестьяне с нетерпением ожидали конца речи, чтобы отправиться по домам, а горожане из окон и балконов посмеивались над уже безопасным для них «мужичьем».

Сентябрьское солнце бросало косые лучи на лица, оранжевые знамена, каски, сабли и карабины и сухим блеском отражалось в окнах домов, словно грустя о том, что кончается этот теплый день и что близятся другие дни, несущие крестьянской власти и всему народу новые, еще более тяжкие испытания.

Весь сентябрь оказался жарким и сухим, а октябрь начался дождями, и они день ото дня все усиливались. Воды в реке прибывало, она становилась мутной и бурной. Вымокший, грязный город пропитался запахом сырости и гнили. Эта дождливая пора всем была тягостна, но особенно угнетала она Сотирова, чертежника из строительного управления.

Сотиров тешил себя надеждой, что Райна Джупунова не будет требовать у него денег до конца года, но уже в сентябре он получил от нее письмо, в котором Райна писала, что ее братьям срочно понадобились деньги (по — видимому, для постройки мельницы) и она опасается, что они попросят у нее эти восемь тысяч, и не может придумать, что им сказать, если они потребуют у нее объяснения. Тогда письмо не встревожило его — он сразу понял, что написано оно с целью поставить его перед необходимостью открыть Кондареву, кто именно пришел ему на помощь. Райне явно не терпелось, хотя прошло всего две недели, как она дала деньги. Но влюбленные считают и часы. К тому же Сотиров полагал, что не стоит больше делать из этого тайну. Пусть Кондарев узнает, кто дал деньги на залог, пусть поблагодарит Рай ну хоть письмецом. Таким образом он думал облегчить взятое на себя обязательство, потому что и Кондарев станет тогда заботиться о векселе. Но как раз накануне свадьбы Костадина, возвратившись с работы, он нашел в почтовом ящике, укрепленном на калитке, еще одно письмо Райны. Полный тревоги и любопытства, он торопливо пересек грязный двор и вошел в одноэтажный, обшитый досками домик. В кухне старушка мать накрывала к ужину стол, а отец, болезненный, кроткий человек с воспаленными глазами, которому врачи запретили читать даже газету, сидел на скамье и гладил котенка. Сотиров подошел поближе к лампе и, повернувшись спиной к старикам, прочитал письмо:

Господин Сотиров!

Я Вам уже писала несколько дней назад из деревни, но Вы не ответили мне. Я и не думала поднимать этот вопрос, если бы не такое стечение обстоятельств. Братья требуют у меня деньги, и я решила было даже не ехать домой на свадьбу К осты, только бы избежать неприятностей. Но Манол приехал в село и увез меня. Я задержусь в городе три-четыре дня, и можете представить, в каком состоянии я буду все это время… Боюсь, что вынуждена буду отдать им вексель, потому что не вижу другого способа объяснить, куда я подевала деньги. Прошу Вас поэтому встретиться со мной в понедельник в восемь вечера на том же самом месте в городском саду, чтобы решить, как нам быть. Полагаю, они до этого времени не станут проверять на почте!

С приветом Р. Джупумова.

Теперь уж Сотиров перепугался и, поужинав, сразу же отправился к Кондареву с твердым намерением рассказать ему все, хотя сегодня, в канун Христинин ой свадьбы, не следовало бы терзать его новыми неприятностями. Но вчера он виделся с ним и после этой встречи, как и после предыдущей, перед его поездкой в Софию (Кондарев ездил туда, чтоб отменили приказ о его увольнении), вернулся недовольный, огорченный. Вот дружишь с человеком с самого детства, любишь его больше чем брата, воображаешь, что знаешь его самые сокровенные мысли, делишься с ним своими, и вдруг наступает такой момент, когда этот человек перестает тебе доверять, что-то от тебя скрывает, становится все загадочнее и отдаляется от тебя как от чего-то устарелого и неинтересного! Ну как тут не озлобиться?! И при этом выказывает самое настоящее легкомыслие в денежных вопросах и знать не хочет, где ты взял деньги, которые дал ему взаймы, да еще смеется, подшучивает над тобой, говорит, что, пожалуй, сам заведет типографию. Да и вообще ему все нипочем и до тебя никакого дела нет, а ты щадишь его гордость, потому что любишь его и уважаешь. Может, он просто отупел, страдая по Христине, или же тебя самого считает глупцом?..

Город тонул в сырой мгле и мраке, поливаемый холодным дождем, который не прекращался со вчерашней ночи; свет фонарей был тусклым, беспомощным — лужи и булыжная мостовая слабо отражали его, а улицы были совсем пусты; люди рано укладывались спать — ведь сон под шум дождя такой сладкий. Сотиров прикрывался старым зонтиком, так как наброшенная на плечи накидка не предохраняла его от дождя, осторожно перескакивал через лужи, приподнимая свободной рукой штанину. Страх, что вексель окажется в руках братьев Райны и те наложат арест на его жалованье, не раз заставлял Сотирова вздрагивать и в постели, перед тем как он успевал заснуть. К нему, человеку физически и нравственно чистоплотному, страх приходил внезапно, по ночам; он боялся Джупуновых — ведь они способны на все! Если они наложат арест, как будет он содержать своих стариков? Ему и так едва удается сводить концы с концами, он давно уже не может ничего приобрести для себя, даже приличный зонтик, а уж костюм — куда там, свой единственный носит уже два года. Он бережет свою одежду, как кошка оберегает от грязи и воды свою шкурку… Сотиров не замечал, что разговаривает с собой вслух. Свет из окна Кондарева падал на почерневшую снизу стреху, дождь слезами струился по стеклам. Вымокший дом издавал запах старой известки и влажных кирпичей, из подвала несло кислятиной. Когда Сотиров вошел во дворик, от стены отвалился кусок штукатурки и разбился вдребезги.

В темноте он нащупал в двери щель и перочинным ножом отодвинул деревянную задвижку. Тихонько поднялся по лестнице, чтобы не потревожить старую Кондареву и Сийку, которые разговаривали в нижней комнате. Шум дождя не позволял им расслышать его шаги и скрип открываемой двери. Сотиров оставил свой зонтик в тесной прихожей и вошел без стука.

Кондарев читал какую-то книгу. Поверх лампового стекла был надет колпачок из белой бумаги, который отбрасывал на потолок тень, и как только Сотиров открыл дверь, тень заколебалась — казалось, зашаталась вся комнатка. Кондарев посмотрел рассеянно. Лицо его не выражало ни радости, ни удивления.

Сотиров снял с себя накидку, сел на свое обычное место у постели и намеренно, чтоб ужалить его, сказал:

— Как развиваются твои высокие мысли и занятия?!