Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— Зачем ты приехала?

— Да просто чтоб прогуляться. Сидишь все дома да дома… А погода чудо как хороша, и что за прелесть в поле! А где собаки? — Этим вопросом она хотела выразить свой интерес к тому, что ему приятно.

— Отпустил их побегать. Брат вернулся?

— Вернулся. Он велел подъехать, когда стемнеет, к сеновалу господина Гуцова.

— Зачем?

— Велел подъехать туда с телегой. Больше ничего не сказал.

— Что там такое, Янаки?

— Откуда мне знать, бай Коста, — ответил батрак, распрягавший лошадей.

— Значит, ты сюда приехала для того, чтобы передать мне его приказ? — #9632; со злостью проговорил Костадин.

— Да я ведь ничего не знаю. И приехала вовсе не для этого, Коста.

«Неужели она после сегодняшнего снова решила меня дразнить и злить?» — подумал он и больше не удостоил жену ни единым взглядом.

Она постояла, огляделась и, постелив на траве синюю вязаную кофту, которую захватила с собой из дома, уселась на высокой меже. Костадин знал, что она огорчена его холодным отношением и особенно несправедливостью его последних слов, но не мог ни простить ее, ни упрекнуть себя.

Солнце коснулось ближнего холма, покрыло его фиолетовой тенью и приготовилось спрятать за ним свой огромный красный глаз. Зеленый ковер на полях потемнел. Соловьи, распевавшие возле речки, усилили свои трели. Продолжала куковать одинокая кукушка, и на ее голосок, полный уныния и боли, как бы из другого мира отозвался филин. Лошади смачно жевали траву, то и дело отфыркиваясь.

Уже совсем смеркалось, когда они с Янаки принялись собирать вилами скошенную люцерну и нагружать ее на телегу. Засияла луна, окутав землю зеленоватой паутиной. Запах трав и молодой зелени сливался в бодрящий, свежий аромат; умолк тоскливый голосок кукушки, из-за далекого кургана доносилось повизгивание собак, поднявших зайцев.

Сквозь шорох скошенной люцерны, которую подхватывали вилы, сквозь фырканье лошадей, сквозь отдаляющийся лай гончих и уханье филина Костадин услышал, как Христина тихонько запела; постепенно он стал различать отдельные слова песни.

пела она, и ее красивый низкий голос звучал печально и одиноко. И тут он понял, что в эту минуту она не думает о нем, а думает о себе и о своей душе, о том неведомом, что есть она сама, чем ему никогда полностью не овладеть. «О себе думает, глядя на луну и на землю, не о наших отношениях и не о том, почему я сержусь… Она примирилась с этим, оторвалась от меня и уже готова жить так, потому что… иначе невозможно», — заключил он, растерявшись от столь неожиданного вывода.

Бросив вилы, он взял воткнутую в землю косу, острие которой сверкало в свете луны, и направился к меже, чтобы надеть пиджак. Он шел, испытывая смешанное чувство жалости к жене и печали. Подойдя ближе, он увидел ее глаза, блестящие, как смола. Она улыбнулась ему, и ее улыбка, выражавшая смиренное ожидание и виновность, смутила его еще больше.

— Почему ты не подстелила и мой поджак? Земля ведь сырая, — кротко сказал он, подавая ей руку, чтоб она поднялась.

И когда она, ухватившись за его руку, сразу встала перед ним так близко, что он почувствовал ее знакомый, милый запах и встретил ждущий прощения взгляд, Костадин вздрогнул при мысли, что хоть они и связаны браком и любовью, но между ними всегда остается нечто, разделяющее их. Перед этим «нечто» мечта об усадьбе, ссоры и размолвки — все представилось ему сейчас мелочным, преходящим, а душа его жены, ее и его жизнь, горы, окрестные холмы, изрезанные черными тенями, заснувшие леса и плывущая в ясном небе луна казались страшными в своей неизведанности и таинственности.

Когда телега спустилась в долинку, откуда начинались первые городские дома, Христина, сидевшая рядом с Костадином, первая заметила у дороги какую-то фигуру. Костадин удивился, узнав брата. Манол поджидал их на каменном мостике, под которым блестела золотистая вода заболоченного ручья, а берега поросли дикой мятой и низким камышом. Оттуда долетал оглушительный лягушачий хор.

— Гуцов просил тебя захватить кое-что из его сарая, — сказал Манол, когда Костадин остановил лошадей на мостике.

— Что захватить?

— Да какую-то там мелочь, не отказывай ему.

— Л тебе-то что здесь надо?

— Решил оказать ему услугу… Знаю, что ты можешь не согласиться, а человек очень просит…

— Ладно, возьму. Только если что небольшое, чтоб не помять люцерны.

— Тин к а и Янаки пускай идут пешком, зачем им зря время терять, — сказал Манол.

Костадин помог жене слезть. Янаки, который ехал на задке телеги, свесив ноги, взял две косы и пошел с Христиной к городу. Костадин неохотно повернул лошадей в ложбину, где темнел сеновал Гуцова. За сеновалом было заброшенное гумно, заросшее репейником. Из тени сеновала вышел бывший городской голова, раздевшийся до жилетки. Луна осветила его высокую фигуру и рукава белой рубашки.

Лишь только телега остановилась перед распахнутыми дверьми, Гуцов быстро взял вилы, которые батрак оставил в телеге, и швырнул их на землю. Он сделал это молча, даже не ответив на приветствие Костадина.

— Не мни люцерну, не то лошади не станут есть ее, — крикнул Костадин, задетый его бесцеремонностью и спешкой.

— Ничего с ней не станется. Манол, помоги мне приготовить место!

— Мы их засунем под низ, — сказал Манол и принялся освобождать дно повозки.

— Что у вас там такое и почему вы так торопитесь? — спросил Костадин, готовый взорваться из-за того, что они роются в свежей траве и не обращают никакого внимания на его протесты.

Никто ему не ответил — оба молча вошли в сарай. Лунный луч, пробившись сквозь щель в стене, осветил паутину и старую, сгнившую солому, кисловатый запах которой чувствовался и снаружи. Бывший кмет Гуцов вынес тяжелый длинный сверток. По металлическому постукиванию Костадин понял, что в нем — железо; у него мелькнула мысль, что это припрятанные скобяные товары______ из тех, что Манол закупил осенью. Затем они погрузили еще три свертка, обернутых в старую мешковину, и два ящика, которые, видно, были очень тяжелы.

— Ну, Коста, теперь отправляйся, а мы пойдем следом, — сказал Гуцов, облегченно вздохнув, и принялся стряхивать с одежды паутину и солому.

Костадин отказался ехать, пока ему не скажут, что они погрузили.

— Красоток погрузили! — смеясь сказал Манол.

— Не упрямься, дома увидишь. Погоняй! — Гуцов запер на замок сеновал, положил ключ в карман.

Они зашагали рядом с повозкой. В свертках что-то позвякивало, за спиной Костадина торчали брошенные поверх вилы. Он весь кипел от злости и раскаивался, что поддался на уговоры брата. Его не покидало воспоминание о только что пережитом с Христиной.