Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Жатва до такой степени поглотила Костадина, что он не мог думать ни о чем другом, и ему все время казалось, будто он о чем-то позабыл. Из головы его не выходило ячменное поле возле самого города. Каждый год он начинал жатву с него, и каждый год в это же время начинал он охоту на диких голубей у засохших дубов возле реки.

Пока подготовляли повозку, пока наполняли водой баклаги и собирали паламарки, серпы, перевясла, — рассвело и ласточки, свившие под крышей гнезда, защебетали на сухих ветках яблонь. Янаки распахнул ворота, повозка задребезжала всеми своими железками и остановилась на улице. Работник запер ворота и ловко вскочил в повозку к Костадину.

— Ну, поехали! Бог в помощь, — сказал Костадин и, зажав ружье меж колен, перекрестился.

Они не успели еще выехать из города, как восток озарился розовым светом. В прозрачном неподвижном воздухе синий Балканский хребет с алыми пятнами на вершинах казался совсем рядом. Поля под ним тонули в синеватой тени.

Как только повозка протарахтела по каменному мостику за сараем Гуцова, на повороте дороги показался солдат в каске и с винтовкой, а за ним еще один. Тот, что был повыше ростом, направился навстречу повозке, держа наперевес винтовку с примкнутым штыком; он помахал ею, делая знак остановиться. Костадин подумал, что солдаты вышли на учения.

— Поворачивайте обратно. Выезжать из города запрещено, — сказал солдат.

— А что такое, ребята?

— Сменилось правительство. Как это вас пропустили патрули?

— Погоди-ка, ведь мы едем жать и ничего не знаем. У меня там жнецы дожидаются. Люди ждут в поле.

— Таков приказ, — сказал другой солдат, который волочил винтовку за ремень. — А зачем у тебя двустволка?

— Хотел поохотиться.

— А, поохотиться…

Костадин попросил пропустить хотя бы работника с повозкой, чтоб доставил жнецам все необходимое.

Солдаты переглянулись.

— Ну как, Калчо, пустим их? Люди везут серпы, видишь, все приготовили себе, — сказал своему товарищу тот, что повыше ростом. — Ну ладно, ты слезай и возвращайся в город» а он пусть едет.

Костадин вернулся домой растревоженный и злой. Таинственные дела Манола и его поведение в последние несколько дней стали теперь ему ясны. Еще в тот вечер, когда Манол принес вместе с сыном Мицо Гуцова военное обмундирование, Костадин понял, что он замешан в каком-то заговоре, готовившем свержение правительства, и, как всегда, будет держать его в неведении до тех пор, пока наконец все не раскроется. На вопрос, для чего ему понадобились эти сапоги и обмундирование, Манол ответил, что он взял их для Лазо — батрака, чтоб носил на винограднике. Вот уже несколько дней Манол нервничал, вечером приходил домой поздно и не говорил, где был. Костадин сказал себе: «Наверное, опять собираются, чтоб скинуть дружбашей». Он не мог надивиться готовности брата вмешиваться в политику. Ну что за польза от этого? Разве не достаточно тех унижений, которые он испытал прошлой осенью?

«Если бы я не взял с собой ружья, солдаты пустили бы и меня, — рассуждал Костадин, торопливо шагая домой. — Но почему запрещено выезжать в поле? Почему несут охрану солдаты? Может, кто другой захватил власть?.. Не дают людям заниматься своим делом! Очень оно мне нужно, это правительство! Пусть его сменят, раз оно не способно справиться с коммунистами и всякой бестолочью. Разве это власть? Но чего ради они вмешиваются в мою жизнь?» — спрашивал он себя и всем своим существом ощущал гнетущее присутствие какой-то враждебной силы, о которой даже не думал.

Неподалеку от главной улицы его остановил патруль. Снова пришлось объяснить, почему он несет охотничье ружье. Эти неприятные разговоры окончательно отравили то хорошее настроение, в котором он был с утра; Костадин вошел в дом расстроенный и сердитый.

Брат его только что успел побриться и, выйдя в гостиную, повязывал синий галстук, который обычно носил только в праздничные дни. Его покрасневшее лицо, стянутое квасцами, со светло-розовыми пятнами на подбородке, имело торжественно-строгое, напряженное выражение. Старая Джупунка гонялась во дворе за маленьким Дачо, который убежал босой и неумытый к амбару поиграть со щенятами, а Христина, в длинном капоте, встретила его на лестнице.

— Я так беспокоилась. Думала, тебя задержали, — сказала она.

— А почему меня станут задерживать?

— Да, но ведь всюду патрули… Ты уже знаешь?

— Город оцепили солдаты, не разрешают выезжать. Едва уговорил их пропустить Янаки с повозкой, а меня вернули из-за ружья, — сказал Костадин, обращаясь больше к брату, который стоял перед зеркалом.

— Оставь это, одевайся-ка, пойдем посмотрим, что творится в городе. Дружбашей скинули. — И, даже не взглянув на него, Манол пошел к себе в комнату, надеть пиджак.

— Недавно к нам заходил Гуцов и сказал, что уже можно свободно ходить по городу, — объяснила Христина, продолжая стоять у стола. — Теперь и мы у власти, Коста. А ты не рад этому?

Ее интерес к событиям и радостное оживление рассердили Костадина.

— Занимайся-ка лучше своими женскими делами! Меня зло берет, что пришлось вернуться, и теперь я не знаю, что делать, — сказал он, сняв ружье и ставя его у стенки. — Это что, брат сделал из тебя такую приспешницу блока? Чего ухмыляешься?

— Но от этого польза для всех нас, — сказала она, задетая его грубым тоном.

— Меня мало интересует партизанщина, и я не хотел бы, чтоб моя жена совалась не в свои дела. Ступай оденься, хватит подметать пол капотом!

Он становился все грубее. Злился, почему жена его ходит по дому в капоте и проявляет интерес к провалу земледельцев, вместо того чтобы посочувствовать ему. И она, и Манол были поглощены событиями и совершенно не думали о его жатве. Наверно, перед тем как он вошел в дом, Манол делился с Христиной своими надеждами. Ничего удивительного, если он доверил ей сведения о подготовке к перевороту. Она, конечно, знала об этом и скрывала от него! Эта мысль, казавшаяся ему вполне правдоподобной, привела его в еще большее раздражение. Опять шушуканье и тайны между ними, опять что-то скрывают от него — нет, ничего не изменилось после того вечера, когда он косил люцерну. Ничего! И не может измениться, так и будет!..

Костадина душил гнев, он хотел было спуститься во двор, где отчаянно ревел его маленький племянник, потому что бабка тащила его в дом, но в эту минуту Манол вышел из комнаты уже в шляпе.

— Чего же ты ждешь? — спросил он, удивленный его мрачным видом.

— Никуда я не пойду. Меня ничуть не интересует ваше правительство!

— Потому что ты не отдаешь себе отчета, какое это имеет значение для нас. Пока человек наживает деньги, он может быть в стороне от этих дел, но как только нажил, ему необходима власть, чтобы сохранять их.