Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Кондарев представлял себе, как Дуса, лежа в постели, прислушивается, не придет ли он хотя бы для того, чтобы вернуть ей ключ. На это она, конечно, рассчитывает больше всего. Днем, наверно, ходит в гости и чувствует себя лучше, но как только остается одна — проклинает его и ждет. Советы брата давно уже забыты… Целую неделю она спит одна: тишина большого дома угнетает, зеркало напротив блестит… Она много плачет, кусает угол подушки (у нее была такая привычка)… Никто, никто не приходит, и ей кажется, что она совершила путешествие в какой — то иной, неизвестный, волнующий мир, а сейчас вдруг вернулась в прежний… Важно ведь и то, как поступил Анастасий, «жаждущий света», раб истины, ренегат!.. Человек создает с помощью воображения кумиров, ради спокойствия души придумывает саму душу, ищет тихого пристанища… потому что ему недостает сил… Пусть подождет еще четверть столетия, и подобные иллюзии станут невозможны!..

…Приближается полночь, звонко свистит какой-то проходящий доезд и стук колес слышится в спальне, даже когда окна закрыты. И вот тогда раздается стук в окно, Дуса вскакивает, сердце ее бешено колотится, дыхание замирает. Она бросается к окну, отдергивает кружевную занавеску и с жадностью вглядывается в темноту дворика. Анастасий знает их старый пароль: один стук и после долгого интервала — еще два подряд. «Это он, — говорит себе Дуса. — Пришел вернуть мне ключ, стыдно стало подлецу!» Набросив что-то поверх ночной рубашки, она сбегает по лестнице — ноги у нее подкашиваются — и прижимается к глазку в двери… Светит луна, но весь двор — в тени от дома. Дуса и тот, кто стоит за дверью, дышат чуть ли не в лицо друг другу, разделенные только тонкой дверью, они даже слышат дыхание друг друга. Раскаявшийся анархист и легкомысленная красавица…

Анастасий без бороды, и Дуса всматривается, стараясь разглядеть черты лица, а затем, узнав его по голосу, вся наполняется ужасом. Ей кажется, что она стоит на морском берегу и видит надвигающиеся на нее огромные, прозрачно-синие, как стекло, волны. Разверзающаяся перед нею бездна зовет ее, обещает покой среди этого вечного движения… Ей хочется убежать, но ноги не слушаются. Анастасий шепчет, просит о чем — то. Опасно держать его так долго у двери, Дуса не разбирает всех слов, но хорошо слышит одно — «Кондарев», и этого уже достаточно, надежда согревает ее душу. Какая надежда, на что?.. Нет, никогда, никогда больше он не придет к ней… Ходила нагая по спальне, чтобы развратить его и сломить волю… Шлюха! Разожгла огонь в его крови, изнасиловала совесть. Пускай теперь Корфонозов печется о ней!..

Кондарев пнул ногой черепок с окурками и вышел из тесной комнатки. Его воображение снова нарисовало то, что если и не произошло — непременно должно было произойти. Все равно произойдет…

Обычно в седьмом часу приходил Грынчаров, а сегодня не пришел… Кондарев открыл дверь и только было хотел спуститься вниз, как услышал на лестнице знакомые шаги, затем мелькнул и русый чуб хозяина дома. Как только Кондарев увидел его лицо, он сразу понял, что сапожник принес какие-то новости.

Новости были плохие. Сторонники Янкова настаивали на встрече с ним сегодня же вечером, каптенармус потребовал пятьдесят левов за каждый ружейный затвор, и — что самое важное — несколько человек вышли из отряда Ванчовского, другие задумали бежать в Советскую Россию, поскольку не верили в возможность восстания. Эту новость Шоп узнал у Сандева, который будто бы укрывает у себя Анастасия.

В темной кухоньке на нижнем этаже умиротворяюще пахло хлебной закваской и крушеницей. Жена Шопа поставила на низенький столик большую миску постной чорбы, брынзу и свежую лепешку, только что вынутую из печки.

После ужина пришел Грынчаров и принес Кондареву белье, переданное матерью. Кондарев переоделся и сразу почувствовал себя приободренным; он подождал, пока стемнеет, и вместе с Шопом и Грынчаровым отправился в назначенное место для встречи со сторонниками Янкова. Они шли дворами к Кожевенной слободке.

В глубине двора заброшенной черепичной фабрики среди груд кирпича и траншей, где еще стоял запах углекислого газа и сырой глины, светился огонек сигареты. Кондарев различил сгорбленную фигуру Тодора Генкова. Ташков, маляр, член комитета, и галантерейщик, родственник Янкова, ждали под навесом.

Присев на груду кирпича, они враждебно молчали и разглядывали друг друга, будто и не были прежде знакомы. За заводским двором начинался каменистый склон, покрытый редкой выгоревшей травой, за которым скрывался серп месяца, стрекотали цикады и веяло вечерней прохладой.

Первым заговорил Генков. От волнения он стал заикаться. По его словам, партийная организация в К. парализована действиями некоторых товарищей. Такие фракционные группы имеются и в других местах, что вызвано непониманием позиции партии в отношении переворота и так или иначе должно быть изжито. Если нужны деньги на оружие — их дадут, околийский комитет не отказывается вести работу по подготовке восстания, но сигнала еще нет, а может, его и не будет. Однако некоторые товарищи, и особенно Кондарев, по соображениям личного порядка действуют самочинно, создают военно-революционные комитеты, связываются с анархистами через голову руководства и таким образом раскалывают организацию, подрывают дисциплину и наносят вред партии. Наиболее яркий пример — поджог клуба. Известно, по какой именно причине все это произошло! Кто дал право, кто уполномочил этих товарищей?' Партийный комитет не может больше терпеть такого положения и вынужден будет принять меры, предусмотренные партийным уставом. Эти меры давно уже следовало применить к тем, кто забывается, тогда и клуб уцелел бы…

Генков говорил шепотом, но голос все время угрожающе шипел. Руки его беспокойно двигались в темноте, мелькали белые рукава рубашки. Ташков дважды бросал реплики, дополняя Генкова, маляр молчал, а галантерейщик все время ерзал на кирпичах — никак не мог примоститься.

Уже при первых словах адвоката Кондарев вскипел: разбогатевший на уголовных делах Генков боялся восстания. Кондарев знал, что ему на днях привезли новый массивный спальный гарнитур из ореха и гарнитур мягкой мебели для гостиной. Дочь его, софийская студентка, ничем не отличалась от дочерей городской буржуазии, она дружила с ними и держалась заносчиво; жена стояла в стороне от партии. Для этого человека превыше партии, превыше всего, была карьера. Кондарев давно подозревал Генкова в корысти, считал адвоката главным виновником того, что так затянулось следствие по его собственному делу: Генков, безусловно, искал компромисса и не хотел нарушать своих хороших отношений с господином судебным следователем; Ташков был того же поля ягода, а галантерейщик — просто состоятельный человек. Накануне войны у него была совсем никудышная лавчонка, но он предусмотрительно набил ее товарами, взятыми в кредит. Когда в восемнадцатом году он снова открыл ее, стоимость товаров выражалась уже десятками тысяч левов. Что касается маляра, то он просто благоговел перед Петром Янковым.