Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Около половины четвертого показалось село Миндя, и Костадин остановил коня у самого спуска. Тесть проснулся.

— Что это там за стражники? — зевая, спросил он, поглядев назад.

Из-за поворота показались с десяток конных жандармов и штатские на лошадях. За ними двигалась группа кавалеристов во главе с белокурым офицериком, под командой которого выезжали десятого июня добровольцы; впереди жандармов на черном коне гарцевал полицейский пристав, сверкая расшитой галунами грудью.

— Видать, где-то опять мятеж, — пробормотал Костадин.

— В Тырново никак подались. Эй, погоняй-ка, а то задохнемся! Ишь какую пылищу подняли, — сказал бай Христо.

Костадин подстегнул лошадь, и повозка понеслась по спуску. До села оставалось около сотни метров ровного шоссе. Как только они въехали в село, всадники обогнали их, конский топот и лязг оружия заглушили тарахтение повозки, и она потонула в облаке пыли. Костадин съехал на обочину, к самой канаве. Он хмуро поглядывал на проезжавших мимо добровольцев, среди которых видел и знакомые лица. У многих за поясом торчали ручные гранаты.

— Марковский, куда это вы? Что случилось? — крикнул он плечистому добровольцу, который неуверенно держался в седле и от неумения ездить задел ногой угол повозки.

Штатский с карабином через плечо и желтыми патронташами поверх пиджака обернулся и поглядел на Костадина.

— Собираются ограбить Миндевскую общину…

— Кто собирается ограбить?

— Да отряд Ванчовского… А ты удрал, чтоб тебя не мобилизовали? Дезертир!

— Заткнись, ты, дерьмо! — злобно ответил Костадин.

Доброволец выругался и скрылся в облаке пыли.

— Что он сказал? Куда едут? — спросил тесть.

Костадин вспомнил про податного секретаря, промчавшегося на велосипеде мимо постоялого двора, и у него мелькнуло в голове, что тот удрал из села, чтоб известить власти… Сплевывая пыль и ругаясь, он едва дождался, пока хвост колонны доберется до площади, где рассчитывал их обойти, и хлестнул коня. Его удивило, что на улице не было ни души. Он не мог понять, почему никто не выходит поглазеть на всадников. Во дворах лаяли собаки, чей-то поросенок, попав с перепугу под ноги лошадей, с визгом отлетел в сторону и кинулся через дыру в плетне во двор.

Как только голова колонны достигла площади и кавалерийский отряд запрудил конец улицы, которая здесь слегка изгибалась, раздался чей-то властный, громкий голос, и с обеих сторон, через плетни и калитки вдруг стали выскакивать вооруженные люди, нацеливая свои ружья в спину солдатам. На площади раздались выстрелы, беспорядочный конский топот заглушил крики. Костадин видел, как добровольцы и стражники бросились назад и синие мундиры смешались с солдатскими. Улица наполнилась криками, конским ржанием и бряцанием оружия. Одна лошадь, сбитая в суматохе, попала задними ногами в канаву и сбросила седока.

— Бросай ружья!.. Назад!.. — ревели голоса. Плотно сгрудившиеся кони сталкивались и топтались на месте, словно месили пыль.

Какой-то усатый кавалерист, сумев отделиться, выхватил из ножен саблю и, низко пригнувшись к шее коня, кинулся навстречу повозке. Прогремело несколько оглушительных выстрелов, раненный в круп красивый, рыжей масти конь высоко вскинул свою оскаленную морду, мучительно заржал и повалился назад. Кто-то стащил с коня молоденького офицера, и среди безумной неразберихи Костадин увидел в облаках пыли, как солдаты стали бросать свои карабины в канаву.

— Чего смотришь? Нас тут поубивают!.. Поворачивай! — закричал бай Христо и потянулся к вожжам, но, поняв, что и позади них мятежники — несколько вооруженных крестьян подбежали к упавшему на шоссе кавалеристу, — сразу же притих.

Через пять минут вся карательная команда, сформированная в городе для преследования отряда Ванчовского, была собрана на площади. Стражников обезоружили на углу, а добровольцев и солдат — перед корчмой, в которой не раз сиживал прежде Костадин. Из окон, из-под навесов выглядывали крестьяне, собаки захлебывались от лая.

Какой-то парень из отряда, в грязных обмотках и короткой куртке, из-под которой торчало дуло парабеллума, спросил Костадина, куда они направляются.

— На виноградник, работать, — сказал Костадин, беспокойно озираясь и соображая, как бы кинуть наган в повозку.

— Народ восстает, какая сейчас работа? Надо проверить, что вы за люди, — сказал парень и тут же забыл про них, увлеченный суматохой перед корчмой, где обыскивали пленных карателей и группами загоняли их в ворота. Марковский, без шапки, с окровавлеиным лицом, вырывался и не хотел входить. Собранные у коновязи лошади ржали, охраняемые обезоруженными солдатами. Из общинного управления вышел Йовчо Добрев с револьвером на боку, подпоясанный офицерским ремнем поверх черной рубашки, и что-то крикнул молодому парню, который тут же стремглав помчался куда-то. В корчму напротив, превращенную в штаб, повели, подгоняя прикладами, сгорбившегося и белого как мел подпоручика вместе с приставом. Молодой парнишка, взобравшись на стул, прибивал над входом красное знамя. Мимо повозки прошли двое парней из отряда. Один, маленький, кудрявый, прихрамывал. Его товарищ, настоящий великан, с короткими ногами и широкой спиной, на ходу жевал суджук.

— Ну и устроил нам податной! Теперь придется взламывать сейф, — говорил маленький.

— Это точно: доведут — так придется!.. Деньги-то в нем народные, — басом ответил великан, и они оба вошли в штаб.

Вдруг перед общиной загремел барабан, заревел испуганный осел; возле чешмы загоготали и замахали крыльями гуси.

Быстро оглядевшись вокруг, Костадин тихонько тронул лошадь с места. Повозка, не замеченная никем, медленно покатила через площадь и свернула в проулок, спускающийся к реке. Там он немилосердно хлестнул лошадь, и она понеслась сломя голову по спуску; бай Христо ухватился за боковины, чтоб не вывалиться из повозки. Корзины упали им под ноги, бутыль опрокинулась и чуть не разбилась.

— Держись! — крикнул Костадин и резко откинулся назад.

Подобно лавине, скатились они в реку; повозка не разлетелась просто каким-то чудом, да и лошадь едва не переломала себе ноги, когда неслась по каменистому дну. На противоположном берегу за белой полосой гальки начинался проселок, по обеим сторонам которого росла кукуруза; как только они въехали туда, Костадин перестал хлестать измученное и израненное животное. В помутившемся от страха сознании навязчиво мелькали падающий кавалерийский конь, жалкий, униженный офицерик, торжествующая фигура Йовчо Добрева, окровавленный Марковский, которого загоняли прикладами во двор, и в этом хаосе, неожиданно ярко, в памяти его всплыл сегодняшний сон… Он обернулся и поглядел на своего тестя. Из-под нахлобученной на самые уши фуражки глаза старого бондаря смотрели тупо и безжизненно. Костадин нервно улыбнулся и обессиленно отпустил вожжи.