Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— Теперь куда? Куда поедем? — спросил он, тяжело дыша и оглядываясь.

Тесть облегченно вздохнул и с усилием стащил фуражку. Лоб его покрывала испарина.

— Ох, погоди, дай перевести дух… Что же там произошло?..

— Их окружил отряд — вот что произошло!.. Ну и олух же этот подпоручик! Словно на базар отправился…

— Останови, останови, хоть послушаем, что там творится, — настаивал тесть.

Костадин остановил лошадь. В селе заиграла труба, словно на свадьбе, забили в барабан.

— Торжествуют, — сказал бай Христо. — Ненадолго это!..

— Если возвращаться, придется ехать кружным путем, через поля. Другой дороги, кроме шоссе, нет. Не дай бог и в городе что произошло! Слыхал, что тот парень говорил? Народ восстает, — сказал Костадин.

— Колено я здорово ушиб! А в городе ничего не произошло… Давай трогай, на винограднике разберемся, а завтра на рассвете с божьей помощью обратно. Погоняй, а то как бы не пустились вдогонку, — мудро заключил тесть, довольно быстро опомнившись.

Костадин колебался. Он не мог прогнать из памяти сон, просьбу жены, советы Манол а, и вместе с тем душу его охватило раскаяние, как только припомнил слова Марковского. Удрал! Удрал и таким образом помог Йовчо Добреву и его шайке!

Он выбрался из кукурузы и стал оглядывать местность: надо было ехать в соседнее село, а оттуда возвращаться в город, но тесть возражал.

— Не будь ребенком, Костадин. Военные их так не оставят, пришлют войска. Через час-другой все кончится, как цыганская свадьба. Не порть удовольствия, зяте к, поезжай на виноградник, не то рыба наша протухнет, — настаивал он, и Костадин в конце концов уступил: погнал лошадь прямо через жнивье, и после долгих блужданий по бездорожью в низине они уже в сумерках добрались до Караормана.

Знакомая, вдохнувшая в него уверенность сторожка, блаженное спокойствие открывающейся на север и на юг панорамы, милый беленький приблудный щенок, снова появившийся бог знает откуда и ласково встретивший его, успокоили Костадина. Распрягая лошадь, слушая плеск родничка и звон цикад, призывавших к счастью и миру, он даже повеселел, довольный тем, что был не один…

Тесть вытащил из корзинки продукты, понюхал рыбу и сразу же принялся разводить возле сторожки костер, а Костадин мыл у чешмы закопченный котелок и сковородку, искал тимьян и винный камень для ухи, чтобы угодить своему тестю, целиком поглощенному стряпней.

— Хватит тебе глядеть-то! Они уже сбежали в горы, а крестьяне как увидят, какой оборот, — выпустят запертых в корчме. Сказал же я тебе, что все кончится быстро, как цыганская свадьба, — сердился бай Христо, видя, что Костадин время от времени прислушивается и вглядывается в темноту.

Костадин подмел в сторожке, выколотил тюфяки и зажег лампу. Снаружи весело потрескивал костер, на высоком орехе сушился невод. В ожидании, что ему что-нибудь дадут, беленький щенок стал на задние лапки и следил, как бай Христо вынимает рыбу.

— Приготовь салат и дай фляжку с ракией, для аппетита, — сказал тесть. — Все хотят стать барами, а не интересуются, кто кормить их будет. Выбрось все из головы, зятек, ничего такого не случилось…

— Плохой сон мне снился нынче, — признался Костадин.

— Да брось ты эти глупости!..

— Не могу забыть, как наших схватили, аж тошно становится… Сколько оружия взяли, да и лошадей… Голь перекатная и эти, длинноволосые, с ума посходили. Зло берет, что не послушался брата.

— Как пришло, так и уйдет. Девятого разве не то же самое было? Этот народ, как злой пес, кидается. Вот подпоручика разжалуют! Жаль мне его и солдатиков жаль. А жандармов я не жалею нисколько, они нахальные… Поглядим лучше, какая юшка получается. — Тесть отмерял щепотью приправу и внимательно следил за кипящей в медном котелке водой.

Несколько раз Костадин прикладывался к джибровке, потом вынес из сторожки замызганный, изрезанный батраком низенький столик; голова была дурной, ходил он тяжко вздыхая.

— Ну, придвигай стол и садись. На свежем воздухе поесть — одно удовольствие!.. Принеси еще щепок и захвати перчики, — распоряжался тесть, переворачивая на сковороде подрумянившихся рыбешек и прикладываясь то и дело к фляжке.

Когда рыба зажарилась, бай Христо подбросил в костер дров, чтоб светло было, поставил на столик котелок, покрытый чистой салфеткой, и приказал Костадину садиться. Они шумно хлебали уху, пили прямо из бутыли легкое рубиновое винцо. Бай Христо развеселился. Его ястребиные глаза искрились зеленоватым огнем, покрасневшее лицо лоснилось.

— Вы, молодые, не способны даже приличный пикничок устроить. А я вот три войны прошел, чего только не навидался. — Он засучил рукав рубашки и показал широкий шрам у локтя. — Один басурман пырнул меня ножом под Булаиром, а я ему в ответ феску вместе с головой снял. С той поры, бывало, как в атаку идти, я первым делом ружье заряжаю, а как столкнемся с противником, я, прежде чем кто на меня кинется, стреляю, да так, чтоб в живот… От всякой беды есть спасение. Нытиков я терпеть не могу, особенно тех, что мудрствуют. Дерьмо, пропади они пропадом…

Он отрыгнул и запел, покачивая на колене плетеную бутыль с вином:

Лошадь фыркала, время от времени гремя цепью. Родничок неутомимо нашептывал что-то, звенели цикады, баюкая теплую сентябрьскую ночь, где-то среди опустевших шалашей и сторожек кричала сова. Белесый Млечный Путь рассекал темное небо, как поток. Кисловатый запах осени, засохших виноградных лоз, увядшей травы будил в душе тоску по ушедшему лету и вызывал у Костадина дорогие воспоминания. Он видел себя тут ребенком, приехавшим на сбор винограда, припоминал июльские ночи с их бархатным мраком, пахнущие липовым цветом, когда он лежал возле отца, укутавшись в шерстяное одеяло. Слышал, как старый Джупун пел какую-то песню, уносившую в далекие времена турецкого ига, вспоминал тяжелые раздумья свои в этом домике и мечтал о будущем сыне. Но ярче всего, наполняя душу сладкой мукой, перед глазами вставал тот апрельский день, когда он впервые привез на виноградник молодую жену. Она сажала чеснок на маленькой узкой грядке за сторожкой, и шелуха от чесночных долек, смешавшись с опавшим цветом вишни, белела на рыхлой земле. Разнеженная под косыми лучами заходящего солнца равнина улыбалась, простираясь к северу золотисто-зеленой ширью; прилетевшие с юга горлицы ворковали в ветвях старого ореха, нависающих, как темная бахрома. Тогда-то он и увидел, как Христина, присев на корточки над пышной, разомлевшей землей, развязала концы белого платочка и глядит на него затуманившимся, рассеянным взглядом, раскрасневшаяся, опьяненная пением птиц и жужжанием насекомых. Этот взгляд зажег его кровь, и, едва дождавшись сумерек, он отправил Лазо за керосином в село, а сам отнес Христину на жесткую постель в сторожку; легкий вечерний ветерок разносил запах цветущего боярышника, а на кукование кукушки уныло отзывался филин…