Наталья Павлищева - Лукреция Борджиа. Лолита Возрождения

Джованни до Испании был хорош, а уж вернувшись, и вовсе стал невыносим. Он смотрел на всех свысока, задирал, часто пускал в ход оружие. Кто мог возразить старшему сыну понтифика? Только сам Папа, а тот молчал.

В тот вечер Ваноцци собрала дома своих мальчиков – Джованни, Чезаре и Джоффредо. Не было только Лукреции, но о ней даже разговора не вели, почему-то не позволил Чезаре. То ли Чезаре что-то знал об обожаемой сестре, то ли просто считал ее своей почти собственностью и не желал допускать в эти отношения старшего брата, ревнуя, как бывало в детстве…

Ваноцци смотрела на выросших сыновей, сильных, мужественных, красивых, и думала о том, как быстро пролетела жизнь. Ее мальчики такие взрослые, но ссорятся по-прежнему, казалось, двое старших, как в детстве, вот-вот вцепятся друг в дружку из-за любого пустяка. Что их ждет? Сможет ли отец защищать сыновей до тех пор, пока они не встанут на ноги крепко?

Ваноцци меньше беспокоилась за младшего Джофре, тот покладист и примет любую судьбу, а вот двое старших… Каждый по-своему хорош и по-своему плох. Мать видела излишнюю презрительность ко всем у Джованни, опасную жажду власти Чезаре, все это пока сдерживал отец, но он не вечен, Родриго Борджиа уже немало лет, конечно, он крепок, здоров, но с годами не поспоришь.

Рядом с Джованни странный человек в черной маске. На вопрос матери, зачем маска, сын только фыркнул:

– Лицо изуродовано!

Но лицо лицом, а глаза в прорезях маски были не просто злыми, они смотрели угрожающе. Ваноцци почувствовала эту угрозу, пока еще не зная, против кого она. Стало не по себе.

– Чезаре, будь осторожен.

– Я всегда осторожен. Ты зря боишься за меня.

– Я боюсь за всех вас.

Маска ни на шаг не отходила от Джованни, словно держа того на привязи. Может, это просто охрана? Ваноцци схватилась за эту, как ей показалось, спасительную мысль. Да, да, конечно, это просто охранник! При виде такого зловещего спутника у кого поднимется рука против ее сына?

Мысль успокоила, но ненадолго. Мать не находила себе места, хотя вечер прошел прекрасно, братья даже не поссорились, много смеялись и немало пили. Только Чезаре, как всегда, сильно разбавлял вино водой, он не любил крепкие напитки.

Когда сыновья прощались с ней перед уходом, сердце Ваноцци снова сжала тоска от дурного предчувствия. Почему-то была уверенность, что один из них больше не вернется.

– Прошу вас, не расставайтесь сегодня…

Они не поняли, но уехали действительно вместе. Все трое.

И один действительно не вернулся.

Сначала понтифик решил, что Джованни загулял, такое бывало и раньше. Много выпил, хорошо провел ночь у сговорчивой красотки, поздно проснулся и, не желая показываться всему Риму в не лучшем виде при дневном свете, решил переждать до вечера. Но и вечером следующего дня Джованни тоже не было.

Чезаре и Джофре в один голос рассказывали, что расстались с братом, который почему-то посадил позади себя на круп лошади человека в маске и уехал.

Папа понял, что случилась беда. На ноги были подняты все, Джованни искали, проверяя каждый дом, каждый уголок. Страшное известие принесли с берега Тибра. Какой-то рыбак, оставшийся ночевать на берегу, чтобы не растащили вываленный у воды хворост, рассказал, что видел, как ночью привезли и выбросили в реку труп богато одетого мужчины. Человека, который привез этот труп на лошади, слуга называл «ваша милость». На вопрос, почему он ничего не сказал охране, рыбак пожал плечами:

– Я столько видел разных трупов, что если из-за каждого поднимать шум…

Немедленно прочесали дно Тибра и действительно нашли погибшего Джованни. При нем были все ценности, потому ограбление исключалось, но убили сына понтифика жестоко – на теле обнаружили множество ножевых ран, горло было перерезано.

Рим содрогнулся. Убийства, и даже жестокие, для города вовсе не были в новинку, рыбак прав, трупы вылавливали в Тибре десятками, после сведения счетов людей часто выбрасывали в воду, как мусор с улиц, но на сей раз убитый был слишком знатен.

Сам понтифик, казалось, потерял интерес к жизни совсем. Он никого не желал видеть и слышать, метался по своим покоям, как раненый зверь.

Чезаре попытался провести расследование, но человек в маске исчез, словно его в Риме и не было. Хотя, кто мог знать, не снял ли он эту маску, чтобы теперь быть неузнанным?

…Отцу и брату было не до Лукреции. Она горько плакала, узнав страшную новость, но помочь родным ничем не могла. И хотя они с Джованни не были так близки, как с Чезаре, воспоминания о Джованни, особенно таком, каким он был в детстве, вызывали у Лукреции потоки слез.

Хотелось поехать к матери и поплакать с ней вместе, но Лукреция боялась, что мать уловит ее состояние. Много рожавшую женщину не обманешь, она сразу поймет, что дочь беременна. И Лукреция плакала втихомолку… Почему жизнь так жестока? Джованни убили, муж не желает признавать ни их ребенка, ни ее саму… Что делать, бедная женщина не знала. Первое дитя, его бы родить в любви и согласии, радоваться растущему животу, тому, что он шевелится, бьется ножкой, а она вынуждена скрывать даже от родных.

Пожалуй, ей тяжелее всего была именно необходимость скрывать беременность от отца и брата – единственных, у кого она могла просить помощи, кто способен ее защитить.

Убийство Джованни казалось полной катастрофой, теперь отцу совсем не до нее, разве можно рассказать понтифику о своем положении, когда у него такое горе? У них всех такое горе. Это может убить его окончательно. Нет, она не совершит столь жестокий поступок, она будет молчать. Хотя бы пока молчать.

Ваноцци не удивилась неожиданному приходу Папы, словно и не было тех многих лет, когда он не появлялся в доме любовницы. С тех пор, как Родриго Борджиа, став Папой, увел их детей, только сама Ваноцци приходила к нему во дворец, но всегда днем и по предварительной записи – подавала заявление, как полагалось остальным, конечно, прекрасно понимала, что не откажет, но ведь это была не спальня, а в лучшем случае кабинет, и обязательно секретарь в углу за столом.

А тут Борджиа вдруг появился сам. Видно, гибель сына повлияла и на непробиваемого Папу.

Не глядя, протянул руку для поцелуя, сел, долго сидел молча. Ваноцци всегда умела разобраться в настроении любовника, а потому тоже молчала, понимая, что все утешения фальшивы, и выжидая, когда Родриго заговорит сам.

– Ваноцци… почему-то мне кажется, что ты знаешь, кто убил…

Голос хриплый, видно, что слова даются с трудом. Он просто сказал-спросил, но в глазах, которые Родриго поднял на мать своих детей, стояли слезы. Солгать нельзя.

– Сначала я задам вопрос: тебе трудно выбирать между ними?

Ваноцци назвала Папу на «ты», как в самые первые годы их любви, но даже не заметила этого.