Маргерит Юрсенар - Философский камень

Приор вздрогнул.

— То, что вы говорите, странно, — сказал он. — Но даже если оно и так, тем теснее сопряжен наш удел с юдолью, где молотят зерно и истекает кровью агнец. Да будет мир с вами, Себастьян.

Зенон прошел аркаду, соединявшую монастырь с убежищем Святого Козьмы. Ветром намело кое-где высокие белые сугробы. Поднявшись к себе, Зенон сразу направился в каморку, где на полках хранил книги, доставшиеся ему в наследство от Яна Мейерса. У старика был трактат об анатомии, написанный двадцать лет тому назад Андреем Везалием, которому, как и Зенону, пришлось бороться с устарелым наследием Галена за более глубокое изучение человеческого тела. Зенон лишь однажды повстречался со знаменитым врачом, который с тех пор сделал блестящую придворную карьеру, а впоследствии умер на Востоке от чумы: замкнувшемуся в границах одной лишь медицины Везалию пришлось опасаться гонений только со стороны ученых-педантов, которых, впрочем, хватило ему с лихвой. Ему тоже случалось похищать трупы; о внутреннем строении человека он составил представление на основе костей, подобранных у подножия виселиц или на кострах, а иногда добытых еще более непристойным способом; бальзамируя знатных особ, он тайком воровал у них почку или содержимое тестикула, заполняя его корпией, ведь ничто потом не изобличало принадлежности препарированных органов сиятельным особам.

Раскрыв при свете лампы том ин-фолио, Зенон стал искать таблицу, на которой изображены были в разрезе пищевод, гортань и дыхательное горло; рисунок показался ему одним из самых неудачных творений славного прозектора, но Зенону было известно, что Везалий, подобно ему самому, зачастую вынужден был работать слишком быстро, и притом с плотью, которая уже подвергалась раз­ложению. Он отметил пальцем то место, где, по его пред­положениям, у приора образовался полип, который рано или поздно неизбежно задушит больного. В Германии ему как-то пришлось анатомировать бродягу, скончавшегося от такой болезни; воспоминание об этом вскрытии, а также исследование с помощью speculum oris[32] склоняли его к тому, чтобы в стертых симптомах болезни приора распознать тлетворное действие частицы плоти, мало-помалу пожиравшей соседние с ней участки. Можно было сказать, что честолюбие и необузданность, столь чуждые натуре монаха, угнездились в одном из уголков его тела, чтобы в конце концов погубить этого великодушного человека. Если Зенон не ошибся, Жан-Луи де Берлемон, приор монастыря миноритов в Брюгге, бывший главный лесничий вдовствующей королевы Марии Венгерской и полномочный представитель своей государыни при подписании мира в Креспи, через несколько месяцев умрет, задушенный опухолью, которая растет в его гортани, разве только на своем пути полип прорвет вену и тогда несчастный захлебнется собственной кровью. Если исключить возможность (а ею никогда не следует пренебрегать) случайной смерти, которая, так сказать, опередит болезнь, судьба святого человека предопределена, как если бы он уже был покойником.

Опухоль, расположенную слишком глубоко, нельзя ни удалить, ни прижечь. Единственный способ продлить жизнь друга - поддерживать его силы осторожной диетой; надо позаботиться о том, чтобы ему готовили разжиженную пищу, которая была бы питательной и легкой, и он мог бы проглотить ее без особого труда, когда из-за сужения гортани обычный монастырский стол станет для него непригодным; надо также последить за тем, чтобы ему не делали кровопусканий и не давали слабительных, которыми злоупотребляют посредственные лекари, хотя в семидесяти пяти случаях из ста это только варварски изнуряет больного. Когда придет время облегчить страдания, уже нестерпимые, придется прибегнуть к препаратам опия, а пока надо продолжать пользовать приора безобидными снадобьями, чтобы избавить его от горькой мысли, что он отдан на произвол болезни. Сделать больше в настоящее время врачебное искусство бессильно.

Зенон погасил лампу. Снег перестал, но его смертельно холодная белизна заливала комнату, скаты монастырских крыш блестели, как стекло. На юге, в созвездии Быка, неподалеку от ослепительного Альдебарана и текучих Плеяд, тусклым светом светилась одна-единственная планета. Зенон давно уже отказался от составления гороскопов, почитая наши взаимоотношения с отдаленными сферами слишком смутными, чтобы на их основании делать сколько-нибудь определенные заключения, пусть даже полученные выводы были иной раз и впрямь удивительны. И однако, опершись локтями на подоконник, он погрузился в мрачное раздумье. Памятуя о звездах, под какими они родились, он знал, что и ему, и приору нынешнее противостояние Сатурна не сулит ничего, кроме беды.

Вот уже несколько месяцев Зенону помогал в лечебнице восемнадцатилетний монах-францисканец, подходивший для этого дела куда более, нежели пьяница, воровавший бальзамы, от которого удалось избавиться. Брат Сиприан, деревенский паренек, принявший иночество на пятнадцатом году жизни, едва-едва знал латынь, чтобы помогать священнику во время мессы, и говорил на простонародном фламандском языке своей родной деревни. Частенько он, забывшись, напевал песенки, которым, как видно, выучился, погоняя волов. В нем сохранилось много ребяческого — он мог, к примеру, украдкой запустить руку в банку с сахаром, предназначенным для смягчающих микстур. Но зато этот беззаботный паренек отличался редкой сноровкой, когда надо было наложить пластырь или сделать перевязку; никакая язва, никакой гнойник не были ему страшны или противны. Детей, приходивших в лечебницу, привлекала его улыбка. Ему поручал Зенон доставлять домой больных, которые с трудом держались на ногах и были настолько слабы, что врач не решался отпускать их без провожатого; глазея по сторонам и наслаждаясь уличным шумом и движением, Сиприан носился от приюта к больнице Святого Иоанна, ссужал и занимал лечебные снадобья, вымаливал койку для какого-нибудь нищего бродяги, которого невозможно было бросить умирать под открытым небом, или, на худой конец, старался пристроить бедолагу к какой-нибудь набожной прихожанке. В начале весны он навлек на себя взыскание, наворовав где-то боярышника, еще не расцветшего в монастырском саду, чтобы украсить стоящую под аркой статую Пречистой Девы.

Невежественная его голова была набита суевериями, почерпнутыми у деревенских кумушек, — приходилось следить в оба, чтобы он не налепил на рану больного грошовое изображение какого-нибудь святого целителя. Сиприан верил, что на пустынных улицах лают оборотни, всюду ему мерещились колдуны и колдуньи. Он был убежден, что ни одна месса не обходится без тайного присутствия подручных Сатаны. Если он один прислуживал священнику в пустой часовне, то подозревал в сговоре с дьяволом самого святого отца либо воображал, что в темном углу притаился невидимый чародей. Он уверял, что бывают дни, когда священнику приходится самому творить чернокнижников, и делает он это, читая задом наперед крестильную молитву, — в доказательство Сиприан рассказывал, как крестная мать выхватила его самого из купели, заметив, что господин кюре держит свой требник вверх ногами. Защититься от нечистой силы можно, только избегая всякого прикосновения тех, кого ты подозреваешь в ворожбе, а уж ежели они до тебя дотронулись, выход один: сам дотронься до них повыше того места, какое они осквернили на твоем теле. Однажды Зенон случайно задел плечо Сиприана — тот изловчился и, словно ненароком, сейчас же коснулся его лица.