Наоми Френкель - Дом Леви

– Что снова случилось? Куда сейчас несется этот сумасшедший?

По указу полиции похороны состоялись в утренние часы. Пришли делегации профсоюзов, рабочие партии, пришли сталевары, даже Союз футболистов «Боруссия» прислала свою делегацию, и каждая из этих организаций предложила Тильде полностью организовать похороны. Но Тильда всем отказала. Муж и она были членами похоронного общества «Вечное благодеяние», и она желала полного христианского погребения. Ранним утром в переулок приехала карета с балдахином, запряженная лошадьми в черных попонах, с представителями похоронного общества, также одетыми в черные одежды и блестящие черные цилиндры. Сумрачный переулок опустел. На автобусах и трамваях выехали на кладбище все обитатели переулка, и только у еврейской мясной лавки стоял растрепанный мальчик, плачущий в полный голос, не отрывающий глаз от собственного рукава. С большим страданием скорбел Саул по Хейни, но мать строго запретила ему сопровождать Отто на христианское кладбище. Три дня слушал Саул из уст Отто чудные рассказы о Хейни сыне огня, который был мал в жизни и столь велик в смерти, и восхваления героя Хейни всколыхнули душу подростка. А теперь он стоит и смотрит на этих черных лошадей, из пастей которых выходит пар, на черных людей, выносящих на плечах гроб Хейни, тяжело дышат и вталкивают гроб под черный паланкин между венками цветов и длинными шелковыми лентами. Как солдафоны ада в воображении Саула, гробовщики в черном сидят на облучке. Они правят карету с Хейни туда, откуда он никогда не вернется. Плачущий Саул поднимает руку, и это – последнее прощание в пустом переулке.

День стужи и мороза. Ветер свистит по городу.

Когда Гейнц приехал на кладбище, он нашел там огромное скопление народа. Тут были не только сталевары, а все рабочие Берлина, пришедшие проводить своего героя. В эти утренние часы торопились сюда люди в рабочих одеждах – от фабрик и мастерских шли, заполняя улицы, рабочий к рабочему, каждый со своим ранцем, кепкой на голове и черной повязкой на рукаве, без ведущего, без флага. По шоссе неслись гудки машин, в которых сидели полицейские в полном боевом снаряжении. Единым знаком был отмечен религиозный праздник Рождества и похороны Хейни. К идущей массе, подобной половодью, присоединились женщины с детьми – этих полиция не будет атаковать в святой день Рождества! Между могильными памятниками стоят на снегу рабочие и терпеливо ждут. Сосны и ели зеленеют между могилами, и плакучие ивы склоняют вниз свои оголенные ветви. Гейнц стоял около церквушки, скрываясь за спинами членов Союза футболистов «Боруссия», которые единственными пришли в праздничных одеждах с зеленым флагом на высоком древке, с которого свисали две черные ленты. Широкогрудый со сплющенным носом и в черной шапке стоял огромный мужчина – знаменоносец, мышцы которого облегал траурный костюм. Только Союзу футболистов было дано разрешение поднять флаг в честь Хейни.

Сталеварам фабрики «Леви и сын» толпа, расступаясь, дает дорогу. Знали их, как близких товарищей Хейни сына Огня. С непокрытыми головами, в черном, идут они через кладбище. В тяжелых своих ботинках они входят в церковь, и священник встречает их уважительным поклоном.

Неожиданно вся масса встает в струнку и снимает головные уборы. На плечах могильщиков, по узкой тропе, между людскими шпалерами с двух сторон, плывет гроб Хейни, а за ним – члены его семьи: Тильда, согнувшаяся, в траурных одеждах вдовы, с детьми, ее старый отец, трясущийся всеми своими членами, ее согбенная мать и множество ее братьев, сестры Хейни, жена Шенке, поддерживающая вдову, мать Хейни с открытым лицом, поднятой головой и глазами, устремленными на гроб. Около нее Отто и жена его Мина. Губы Отто беспрерывно что-то шепчут, продолжая спор Хейни с окружающим миром.

В церкви долго не задержались. Снова распахнулись все двери, и гроб понесли литейщики, положив на него красный флаг. Сразу же после семьи шли члены «Боруссии», чей высоко поднятый флаг трепетал на ветру, и Гейнц шел в их рядах. Профсоюзные организации с траурным маршем шли за ними – волна за волной, которым не было конца.

Огромная масса вокруг могилы, люди разных слоев населения, надгробные речи, словно покойный принадлежал всем, частицей всех был Хейни сын-Огня. И только Гейнц, сжатый телами, прислушивался ко всему и вел разговор с самим собой:

«Один я знаю, кто он, Хейни сын Огня. Мы были одного возраста, мы носили одну и ту же кличку – «пустое место» и одно и то же имя – Хейни, Гейнц, – по сути. Генрих – Генрих Пифке и Генрих Леви. Один из нас мертв. Остался Генрих Леви, черный ворон, предсказатель бед. Только я один оплакиваю вправду мертвого Хейни, – мое второе я, которое расстреляно».

Женщина рядом с ним плачет и тянет носом. Мужчина в черном пальто с помазанными бриллиантином волосами, от которого несет запахом парфюмерии, касается руки Гейнца.

– Гляди, Эгон, – шепчет горбун, исходящий слезами, как малый ребенок, – гляди на флаг!

Ветер рвет черные ленты.

– Гляди, гляди! Иисусе! Крылья черного ворона. Знак бесчинств, которые надвигаются.

Под звуки оркестра ширится хор голосов, поющих традиционную, из поколения в поколение, траурную песнь бойцов, которую пели они своим мертвым товарищам у открытых могил:

И под звук падающих в могилу, на гроб Хейни, комьев земли, голос плачущей женщины за спиной Гейнца.

– Какие прекрасные похороны! Я так расчувствовалась! Иисусе!

– Пойдем, выпьем чарку, – предлагает мужик с приплюснутым носом, сворачивая флаг.

– Есть у нас всего один час до закрытия трактиров.

– А трапезы не будет?

– Будет, но очень скромная, время подгоняет, вот-вот придет праздник.

В доме Леви большое движение.

По традиции в доме, которую установила еще бабушка, в священный день Рождества все члены семьи – гости Фриды и собираются на праздничную трапезу в ее комнату, чтобы разделить с нею радость этого праздника. В эти дни все домашнее хозяйство переходит в руки дочерей, а Фриде не дают прикоснуться к чему-либо даже пальцем. Кухарки, служанки, и даже Фердинанд возвращаются к своим семьям. Остаются лишь Фрида и старый садовник, и все о них усердно заботятся, балуют их подарками. Дочери надевают фартуки и трудятся, украшая их комнаты, занимаются варкой, и голоса их разносятся по всем углам дома. В подвале Франц выполняет работу старого садовника, следя за огнем в печи центрального отопления, этакой мини-преисподней, с таким усердием, что, кажется, еще немного, и трубы лопнут от силы пламени. В комнате Фриды усердствуют дед и Бумба, который выздоровел в честь праздника, украшают елку, верхушка которой доходит почти до потолка. Их работа движется к завершению, и нарядное дерево сверкает и сияет. Эдит готовит стол, и настроение у нее хорошее – это первый вечер, когда, после долгого времени, она пребывает в доме отца в праздничном настроении: вчера преподнес ей Эмиль подарок – обручальное кольцо, украшающее сейчас ее руку. Фрида сидит в кресле, скрестив руки на груди, и дает последние указания Эдит: