Наоми Френкель - Дом Леви

– А-а! – разводит руками Бумба. – Это пианино никому не нужно.

– Что это значит? Вы не учитесь играть на пианино? Иоанна, что это значит? Вас еще не посылали учиться играть на пианино?

– Посылали, тетя Регина, но из этого ничего не вышло.

– Из-за собак, – объясняет Бумба, – она боится собак, и вашего пса Юлиуса тоже.

– Иоанна, что это значит?

– Тетя Регина, на улице, где живет учительница музыки, уйма собак, и все на меня лаяли, потому я не входила в эту улицу и не шла к учительнице.

– И что сказал твой отец?

– Он смеялся и сказал, что если у меня страх перед собаками сильнее любви к музыке, то я не должна учиться играть на пианино.

Тетя Регина всплескивает руками: «Что за образование! » Оборачивается и возвращается в розовую комнату. «Что за воспитание. Никто не мешает мальчику вытаскивать струны из пианино, девочка не играет на пианино, а отец спокойно терпит это». Тетя потрясенно сидит на кровати. Непокорный нрав ее брата Якова по сей день господствует в этом доме, и передался несчастным детям. Не помогли все усилия семьи, не помогла добрая и порядочная жена, дочь профессора, которую привели к Якову, не помогли порядочные сыновья, сыновья Леви, которых она родила дикому брату. Артура тетя Регина очень уважает, но и он оказался бессильным.

Тетя Регина вращает глазами. «Рыжий брат, чей смех сотрясал стены такого порядочного отчего дома, передал свои рыжие волос и свой необузданный нрав будущим поколениям». Ей надо подготовить одежду, спуститься к сыну брата и поговорить с ним об образовании его детей.

С приближением семейной встречи в доме усилилась суматоха. День уже склоняется к вечеру. Тени отдыхают на верхушках каштанов в саду. На всех этажах дома хлопают двери, носятся служанки, без конца звонит звонок у входа – это посыльные из цветочных магазинов и кондитерских – и собаки лают, и кукушка кукует, и патефон орет, и радио играет, ветер колеблет стекла, дяди и тети ходят из комнаты в комнату. В большой столовой служанки под наблюдением Эдит готовят стол к трапезе. Дед бегает по всему дому из конца в конец, открывает бабкины сундуки, достает посуду, банки, наборы бокалов. Очень ему хочется прихвастнуть перед преуспевающими и достопочтенными членами семьи своим серебром, золотом, хрусталем. Так пришли в его руки высокие канделябры бабки, перед которыми она благословляла царицу-субботу. Поставил дед эти канделябры в центр праздничного стола.

– Зачем, дед? – спрашивает Эдит.

– Пусть будут, – отвечает дед, – Кетхен, принеси свечи, это торжественно и красиво. Сегодня у нас праздник.

Дочери звонят в продуктовую лавку и заказывают свечи к бабкиным канделябрам.

В разгар этой суматохи и собачьего лая нагрянул неожиданно Филипп, которого пригласил Артур Леви.

– А-а, доктор Ласкер, – торопится Фрида навстречу смущенному гостю, задыхаясь при ходьбе от большого волнения, – большая радость, что вы пришли, доктор Ласкер, найдите себе место, потому что дом полон гостей, и не найти спокойного уголка. Сегодня большая семейная встреча. Собралась вся семья, вот и вы здесь. Сегодня наша фабрика перейдет в руки Гейнца. Когда я ему еще вытирала носик, сказала, что его ждет большое будущее. Но что я тут стою и болтаю, дел много, все на моих плечах, поднимайтесь, доктор Ласкер, поднимайтесь наверх, заходите в любую комнату, сегодня это не имеет значения.

Доктор Ласкер поднимается по ступенькам и не знает, куда себя спрятать. В комнате господина Леви слышен взволнованный женский голос, и из всех комнат доносится смех и болтовня. Идет Филипп за Кетхен и почти падает в руки Эдит, несущей большую вазу с розами.

– Осторожно, папа римский, ваза времен бабушки, – проходит Эдит мимо и ставит на стол драгоценную вещь.

– Буду осторожен, – бормочет Филипп, – конечно же, буду осторожен.

– А-а, доктор Ласкер, – дед сжимает плечо Филиппа, – добро пожаловать, доктор Ласкер, хорошо сделали, что пришли, много дел в доме, и еще один мужчина может помочь.

Наступил вечер. Шум стих. Стол готов, жильцы дома и гости разбрелись по комнатам – подготовиться к трапезе. В праздничном сером костюме, делающим его еще более высоким и серьезным, Гейнц зашел в свою комнату, справиться, как себя чувствует дядя Альфред, который сидел, погрузившись в чтение книги. Окна прикрывали жалюзи, на столе маленькая настольная лампа. Голова дяди склонена над книгой, и в руках небольшая табакерка. Нюханье табака – единственная страсть дяди Альфреда, к которой он пристрастился лишь за стенами комнат при чтении книг.

– Уже пришел час праздника? – спрашивает дядя, оглядывая приготовленный костюм. – Мне еще осталось сменить одежду, – и дядя снова погружается в чтение книги.

Гейнц сидит рядом с ним и заглядывает в книгу. Книга написана на иврите, и дядя свободно читает ее.

– Можно вам помешать на миг, дядя Альфред?

– Помешать? А-а, да, конечно же, несомненно. Мне надо поменять одежду, не это ли ты сказал?

– Боже упаси, дядя Альфред, я этого не сказал. Нет необходимости торопиться на семейную встречу.

– Помешать? Да, трудно оторваться от этой книги, – дядя откладывает книгу и снимает очки, – как твои дела, сын мой, как твое здоровье?

– А-а, дядя Альфред, дни тяжелые и темные.

– Тяжелые и темные? – дядя протирает очки. – Сын мой, тьма также вечна, как и свет. В человеческом обществе всегда боролись скверна и святость, – говорит дядя и снова водружает очки на переносицу.

– Ах, дядя Альфред, бывают дни, что скверна настолько ощутимо реальна, что перестает быть философской проблемой.

– Да, да, сын мой, несомненно, философия – мать жизни. Ты считаешь, что скверна в наши дни реальна? Но что ты имеешь в виду, сын мой?

– Дядя Альфред, разве вы не обратили внимание на все перипетии сегодняшних дней, на большой кризис, материальный и духовный, который свалился нам на головы?

– Слышал, конечно, разные слухи. Рассказывают об одном… Как его имя? А-а, да, кажется, Гитлер?

– Гитлер, – смеется Гейнц, – беда, что не он один, дядя Альфред. Вся страна целиком вовлекается вместе с ним в скверну.

– Так оно, – погружается дядя Альфред в размышления и берет горстку табака, – страна целиком вовлекается в скверну, – и дядя опять берет книгу.

– Что это за книга, дядя Альфред?

– Это одна из каббалистических книг, сын мой.

– Каббала? И вы находите это интересным, дядя Альфред?

– И ты, сын мой, и ты бы нашел это интересным. Странный случай! До твоего прихода я был погружен в размышления о скверне и святости под впечатлением чтения этой книги.

– Ну, да, дядя Альфред, вы оба обращены к вечным вещам.

– Все возвращается на круги своя в мире, сын мой, – смотрит дядя добрыми своими глазами на Гейнца, – именно, об этом говорят мудрецы каббалы в своих писаниях, которые я сейчас читаю. Когда Бог создал вселенную, он сжал себя, чтобы дать место нашему миру, но мир не смог выдержать меру Его святости, и разбились сосуды, и искры святости разлетелись по всему миру, и часть их попала в скверну. Законно было предположить, сын мой, что скверна падет перед всесильной святостью высшего света. Но скверна держится силой той горстки искр святости, что попали в нее. И, благодаря этим искрам, она существует до сих пор. И нет выхода, Гейнц, сын мой, – следует спуститься в скверну, собрать искры святости, которые в ней устояли, извлечь их оттуда, и представить скверну, как пустой сосуд, лишенный всякой святости. И тогда скверна падет сама собой.