Наоми Френкель - Дом Леви

Дядя нюхает табак и захлопывает книгу, словно кончил ее читать.

– Спуститься в скверну, чтобы спасти искры святости?

– Спуск во имя подъема – говорят мудрецы каббалы.

– И я сказал себе так, дядя Альфред, не раз в эти дни я говорил это себе.

– Да, несомненно… Это великое дело, сын мой. Великое и увлекательное. Так ты не сказал, что я должен сменить одежду?

– Да, дядя Альфред, только быстрей. Все нас ждут, вечер начинается.

– Сейчас приду, – вскакивает дядя с места.

– Я помогу вам, дядя Альфред, – Гейнц открывает дядин чемодан и извлекает оттуда темный костюм, – а сейчас идемте со мной, дядя Альфред.

Гейнц отводит его в ванную и становится на охрану у дверей.

Этаж пустеет, лишь в розовой комнате мечется пес тети Регины Юлиус.

– Дядя Альфред, – говорит Гейнц появившемуся из ванной дяде, – разрешите перевязать вам заново галстук. Я благодарю вас от всей души за ваши объяснения.

– Какие, сын мой?

– То, что вы рассказали, дядя Альфред, мне очень помогло.

– А-а, да. Вещи в высшей степени увлекательны, очень интересны.

Большие люстры бросают сияние на праздничные лица, на смокинги и костюмы мужчин, на вечерние платья и старинные семейные драгоценности женщин. С подкрученными кверху усами, в смокинге с тщательно выглаженной грудью, с черным галстуком и шелковым платком в верхнем кармане, вместо вечного цветка в лацкане, крутится дед между гостями, поднимая им настроение. Даже тетя Финхен время от времени улыбается дяде Герману, и оба выглядят, словно сошли со своих портретов маслом на стенах семейного дворца. Особенно тетя, не только палитрой красок на лице, а потому что с шеи ее свисает длинное жемчужное ожерелье, которое можно увидеть на всех женщинах семьи, глядящих со стенной семейной галереи. В руке у нее сумочка, сплетенная из золотых нитей, среди которых проблескивают маленькие слитки золота, а в сумочке шелковый платок и баночка с кремом, и при каждом движении сумочка шуршит богатством. За спинкой стула тети Финхен, за чепчиком ее седых волос, чернеет вечерний костюм дяди Германа, руки которого на спинке стула, а на лице, поверх сияющей белизной, накрахмаленной манишки, чрезвычайно серьезное выражение. Стоит он за спиной тети Финхен, как часовой, поставленный стеречь клад. Зря уговаривает его дед:

– Герман, сядь, сядь, говорю я тебе. Долгое стояние не подобает твоей седине.

Дядя Герман вытягивается на посту, а сумочка шуршит роскошью на руке тети Финхен.

– Тетя Финхен, тетя Финхен, – обращаются к ней подхалимскими голосами кудрявые девицы, – ожерелье, которое вы себе купили, удивительно подходит к вашему платью.

– Но, девочки! – поднимает тетя голову. – Это старинное ожерелье. Купил его ваш прапрадед Соломон, именем которого был наречен покойный дядя Соломон, от испанского аристократа, который был принудительно крещеным евреем и пытался спасти душу, убегая от французской революции.

Говорит тетя Финхен шепотом, невозможно заставить говорить ее громче. Не таков дядя Лео, у которого голос громок.

– Можешь говорить разное о доме кузена Артура, но дочери у него красивы, – вздыхает дядя Лео, и глаза его обращены к своей дочери Елене, одиноко сидящей, в платье из простой ткани.

– Дядя Артур, не пейте спиртное, разрешите, я вам почищу апельсин.

Дядя Лео держит руку Эдит, удивляясь золотому браслету с бриллиантом:

– Очень красивое изделие, настоящий шедевр, современный, не так ли? И такой красивый, детка.

Тетя Регина рассматривает через лорнет, прикрепленный тонкой цепочкой к шее, комнату. На груди у нее усыпанный бриллиантами крест, который она одевает только в особо торжественных случаях, как на этом вечере, к примеру. Это дар к свадьбе уважаемого судьи.

На кожаном диване, между господином Леви, с одной стороны, и дядей Альфредом – с другой, сидит Филипп и наблюдает за членами семьи во всеоружии своих ценностей.

«Вот она, еврейская семья! »

Уходит 1930 год, и глава правительства выступает по радио с прощальной новогодней речью: «Завершается год тяжелейшего кризиса. Граждане Германии…»

Филипп единственный прислушивается к речи. Комната полна смесью болтовни и смеха:

– Мировой кризис обострил кризис в Германии…

– Честь имею объяснить вам, что глава правительства Брюннинг – умеренный либерал и своей политикой сохраняет страну от авантюр.

– Франц, выключи радио, достаточно шума в комнате.

– Завтра праздник Рождества, разрешите показать вам завтра праздничный Берлин. Выпьем за Новый год, Лео! – поднимает дед рюмку, обращаясь к сыну брата.

Между ногами гостей болтаются Иоанна и Бумба.

– Зачем я пришел сюда? – бормочет Бумба. – Нечего тут делать между всеми этими дядями и тетями.

Иоанна крутится вокруг дяди Альфреда. Одета в праздничное платье, черные косички крепко заплетены и повязаны белыми шелковыми лентами. Носки Фрида закрепила ей резинками, врезающимися в кожу ног. Фрида считает, что Иоанна похожа на дядю Альфреда. Стоит Иоанна за диваном, и ей не терпится поговорить с дядей.

– Иоанна, – замечает ее Филипп и привлекает к себе, – привет тебе от Саула.

– Ты видел его?

– Да, вчера мы гуляли, и я купил ему много хороших вещей: куртку, ботинки на гвоздях и пояс.

– Правда! – удивленными глазами смотрит Иоанна на Филиппа.

Она чувствует руку на своих волосах, руку дяди Альфреда. С большой любовью относится дядя к детям брата. И когда Иоанна поворачивает к нему лицо, он старается изобразить выражение мягкости, снимает очки и улыбается ей, как ему кажется, надо улыбаться маленькой девочке. Он выглядит в этот момент очень странно, и Иоанна чувствует себя несчастной, потому что похожа на него. Роется дядя Альфред в своих карманах и ничего не находит, чтобы дать Иоанне.

– Вы что-то потеряли, дядя Альфред?

– Нет, девочка моя, но я не нахожу… Что бы хотела девочка получить в подарок?

– Ботинки на гвоздях, плащ – одежду Движения.

– Что за вещи, детка? – в смятении обращает дядя Альфред добрый свой взгляд на Филиппа.

– Девочка имеет в виду форму молодежного Движения.

– Молодежное еврейское Движение, дядя Альфред.

– Молодежное Движение под знаменем сионистской идеологии, господин Альфред.

– Оно собирает всех евреев, дядя Альфред, превращает пустыню в цветущий сад и строит теплый дом для евреев в Палестине, дядя Альфред! – все больше воспламеняется Иоанна.

– А-а, Палестина, да, Палестина, – протирает дядя Альфред очки, – родина монотеизма, родина чистого духа, религии откровения. Но сионизм, это что, теория… доктора Герцля…

– Он не был доктором, дядя Альфред, и имя у него другое, его звали Иегуда Маккавей, и он воевал во главе меньшинства против большинства.