Наоми Френкель - Дом Леви

– Ты что, решил не ходить в школу? – спрашивает Мики.

– Я болен, – отвечает Саул, – только сбежал из дому. Мики, что слышно в городе?

– Да, – весьма значительно отвечает Мики, лицо его как пирог, смазанный маслом, а глаза, как изюминки, вызывающие аппетит, – есть дела. Ты даже не знаешь, какие дела. Вчера стреляли около здания коммунистической партии, а нацисты шли по улицам и швыряли камни в еврейские магазины. И все говорят, что грянет всеобщая забастовка…

– Грянет?! – срывается крик с уст Саула. – Мики, – Саул понижает голос, – арестовали Отто.

– Мне это известно. Но ты не пугайся, Саул, – Мики бьет себя в грудь, – мы, в Движении, выходим сейчас каждую ночь – обеспечивать безопасность на Еврейской улице и в переулках. Я в эту ночь спал на диване одетым и с палкой, – Мики вскидывает голову, – я заместитель командира, Саул…

– Ты – заместитель, ты…

– Я. А командир – Джульетта. Знаешь его?

Саул бросает на подмастерье Мики завистливый взгляд. Что за пятница! Весь мир рушится на глазах. Отто в тюрьме. А главный заместитель – Мики, а не он, Саул.

– А-а, – говорит он, понизив голос, – теперь я понимаю. Поэтому дядя Филипп спал у нас.

Они стоят у подвала Янкеля-старьевщика. Люди проходят мимо и здороваются с ними.

– Ну, как, удались халы на эту субботу? – говорят прохожие и внюхиваются в корзины.

Халы золотистого цвета, пышны и хорошо выпечены. Евреи довольны и продолжают свой путь к подвалу Янкеля, держа вещи в руках. Янкель покупает все старье – одежду, обувь, ржавые детали, поломанную мебель, пустые бутылки. В подвале огромная гора старья. Все дни недели у подножья этой горы сидят жена и дети Янкеля, перебирают тряпье и отрезают пуговицы. Традиционная легенда об одном, перебиравшем старье и нашедшем жемчужину, носится по улице. Потому гора старья всегда окружена множеством детишек, помогающих в перебирании. Иногда к ним присоединялся и Саул. Однажды туда пришла Белла, рассказала им о стране Израиля, о сионистском Движении и выучила с ними чудную песню. Детишки пели с таким воодушевлением, что сотрясался весь подвал:

Дети пели вместе с Беллой, пока в подвал неожиданно не ворвался брачный посредник Самуил и начал обвинять Беллу в тяжких грехах, и проклинал еретиков, не верящих в Бога, которые едят не кошерную пищу у Стены плача, чем задерживают приход Мессии и освобождение от рассеяния. Спор усиливался, и песня была прервана.

Саул заглядывает в подвал. Сегодня Янкель сидит один у подножья горы и получает вещи от всех приходящих.

– Не пугайся того, что творится на улицах, и приходи завтра в клуб. Крепись и будь мужествен! – Мики машет рукой и укатывает на своем велосипеде.

Брачный посредник Самуил выходит из своего дома на прогулку в субботней одежде с аккуратно расчесанной бородой. Он полностью готов к встрече субботы. Саул тянется за ним, громко насвистывая песню Беллы. У Саула сильнейшее желание сделать кому-то назло, излить на кого-то свои душевные неприятности. Но Самуил не обращает внимания на его свист. Прогуливается себе в свое удовольствие.

«Ничего не удается в эту печальную пятницу», – прекращает Саул свист и направляется домой. Тем временем закатилось солнце. Переулок затих на некоторое время. Отдыхает. Еще немного, и суматоха возобновится. Мина ушла домой, киоск Отто заперт. Под липами стоят полицейские. Мясная лавка закрыта. Саул бежит во двор. Там Хейни травит клопов в матрацах, льет керосин в складки, и длинная красная шеренга ползет из щелей матрацев, спасаясь – куда глаза глядят. Огромная рука Хейни настигает их, большие его пальцы барабанят по матрацу, как ноги марширующего солдата. Саул останавливается около Хейни и наблюдает за его действиями.

– Кровопийцы, – говорит Хейни, – паразиты, орудующие в темноте, их надо безжалостно уничтожать.

– Древоточцы Отто тоже делают свою работу в темноте, – Саул хочет похвастаться перед Хейни своими познаниями, – тебе не рассказывал Отто о юнкерах, что точат изнутри дерево, когда наступает мгла, точат и точат, пока все дерево не сгнивает?

– Рассказывал, не рассказывал, всех этих, делающих свои дела в темноте, надо истреблять до одного.

– Отто сидит сейчас в темноте, в полиции, – Саул опускает голову, – я был у него.

– Ты был у Отто? – удивляется Хейни. – У Отто? И как у него дела? Как он себя чувствует?

– Я не видел его. Только стоял снаружи и свистел ему.

– Из-за забастовки арестовали Отто, мальчик. Но мы им еще покажем, еще проучим их за то, что они сажают за решетку честных людей, – Хейни сжимает свои большие кулаки.

– Хейни! – в прямоугольнике окна показывается голова его старой матери. – Ты должен выйти на дежурство. Твое время пришло. Иди, Хейни, иди.

Хейни ставит в сторону бачок с бензином и отправляется в путь.

– Не трогай матрацы, мальчик. После того, как я влил в них керосин, они должны проветриться час-два.

Хейни входит в дом. Саул открывает двери в кухню, не испытывая страха: знает, что мать все еще хлопочет, готовясь к субботе, и нет у нее времени на него.

И она действительно вся в хлопотах, госпожа Гольдшмит. Железные конфорки плиты раскалены, и облако запахов свидетельствует о том, что в кастрюле варится мясо. Тонко раскатанное тесто уже порезано на лапшу. Нафаршированные части щук стынут в соусе на блюде, обложенные луком и морковью. Все банки с консервами снова упрятаны под кроватью матери.

– Где ты снова болтался? – спрашивает госпожа Гольдшмит и не ожидает ответа.

Саул сидит за кухонным столом, рядом с отцом, запивающим кусок хлеба чашкой кофе. В пятницу не варят ничего на обед, и каждый ест то, что попадется под руку. Саул голоден, отрезает себе ломоть хлеба, берет кусок селедки и жадно втягивает ноздрями запахи, идущие от плиты. «140 тысяч рабочих-литейщиков бастуют!» – кричат буквы заголовка газеты, которую держит в руках отец.

– Тебе не кажется странным его поведение в последнее время? – продолжает госпожа Гольдшмит разговор с мужем. – Что скажешь, Зейлиг? Он что, не сказал тебе, что собирается жениться?

– Сказал.

– И кто же эта женщина?

– Откуда мне знать, кто эта женщина?

– Но как же услышать такое дело и не спросить тут же, кто, что, это же само собой понятно.

– Нет, вовсе само собой не понятно, – вздыхает Зейлиг.

– В любом случае, он ведет себя очень странно в последние дни. Лицо осунулось, слова не выговорит.

– Хм-м…

– Вода кипит. Идите мыться.

Отец берет большой чан с плиты и вздыхает: каторжное было утро, крики клиентов все еще звучат в его ушах.