Наоми Френкель - Дом Леви

«Забыл его взять, а сейчас там, в тюрьме, несомненно, холодно». Сидит она на его кровати, сложив руки на груди, глаза ее бродят по темной комнате – «Ах, не терплю сволочей, не терплю».

Приятный вечер опустился на Берлин. Около скамьи все еще стоят полицейские. А напротив скамьи, в переулке, жизнь продолжается, как обычно. Двери трактира Флоры без конца раскрываются и захлопываются. Горбун прогуливается по тротуару с выражением спеси и довольства. Он продал весь свой товар! Хейни сын Огня возвращается с дежурства, горбун уже пристал к нему, изливает на него накопившееся за последние часы.

– Ты обратил внимание, Хейни, что после каждой субботы во всех магазинах поднимаются цены? А почему? Потому что евреи в каждую их субботу повышают цены в своих синагогах.

– Перестань говорить глупости, в которых нет ни капли правды.

– Может быть, не все это правда, но что-то в этом есть.

– Эй, Хейни!

– Эй, Тильда!

– Поднимайся, Хейни!

– Спускайся, Тильда!

Поднимает голову Хейни к своей красивой Тильде и смеется. И она смеется в ответ огромному Хейни. Хлопает он шутливо горбуна по плечу и исчезает в дверях своего дома.

Когда Саул просыпается, в первый миг не может взять в толк, где он. В комнате горят свечи, мать сидит у стола и читает газету. Мать выглядит симпатично в сиянии свечей. На ней темное шелковое платье, золотое ожерелье на шее, и белая кружевная накидка на волосах. Отец и Залман все еще не вернулись из синагоги. Деда приблизили с креслом к столу. Напротив матери сидит дядя Филипп и недвижным взглядом уставился в свечи. За его спиной колеблются две большие тени на стене от свечей. Сегодня лицо дяди Филиппа необычно серьезно. Иногда он качает головой, шевелит губами, словно разговаривая сам с собой.

– Филипп, – слышит Саул голос матери, – что будет, Филипп? – Голос матери звенит в тишине комнаты.

– Что будет? – говорит дядя. – Могу ли я знать, что будет? Все вернется в свою колею, так я полагаю.

И снова дядя странно кривит лицо. Газета шуршит в руках матери. Со свечей каплет воск и слышится слабое шипение. Глаза дяди Филиппа закрыты, руки лежат на столе, словно пытаясь освободиться от боли. Саул чувствует, что ему надо помочь дяде.

– Доброй субботы, дядя Филипп.

– Доброй субботы, мальчик, – грустно отвечает дядя, – ты так сладко спал.

– Целый день болтался, а после уснул в начале субботы.

Мать смотрит на него поверх газеты. Она улыбается сыну, и в глазах ее отсвет пламени свечей. На шее ее поблескивает золотое ожерелье.

Саул подходит к Филиппу. Так уже повелось, что в субботний вечер дядя Филипп рассказывает мальчику историю.

– Расскажи что-нибудь, дядя Филипп.

– Сегодня я очень устал.

Филипп видит разочарованное лицо мальчика, притягивает его и сажает себе на колени. Он гладит волосы мальчику, и тепло его тела, и запах его одежды приятны Саулу.

Пьяный крик доносится со двора. Мяукает кошка. Слышны чьи-то шаги, одновременно тяжелые и легкие. Эльза вернулась с велосипедных гонок с клиентом. Дядя молчит, не начинает своего субботнего рассказа.

– Дядя Филипп, мы поедем в воскресенье в дом Леви?

– Да, малыш, поедем. Слезай с моих коленей, Саул. Ты вырос, и вес у тебя, слава Богу, чтоб не сглазить.

Саул возвращается на диван, сидит напротив дяди, который сегодня не такой, как всегда. Филипп получил письмо от Беллы, простое письмо. Она сообщила ему о том, что сделала. В общем, это было понятно само собой. «Белла почувствовала то, что есть: не любил я ее достаточно. И что будет сейчас?.. »

Саул видит шевелящиеся без конца губы дяди, и это тягостно отражается на покое в комнате.

Воск стекает между свечами. Во дворе смолкли голоса. Когда мать переворачивает газетный лист, усиливаются язычки пламени свечей и колеблются тени за дядиной спиной. «Соблюдай святую субботу», – который перечитывает Саул слова, вывязанные на салфетке. Скучно в канун субботы. И погружаться в любимую мечту тоже в субботу нельзя – воевать, скакать на коне.

Розалия откладывает газету и громко нарушает тишину в комнате:

– Что это здесь так тихо? Что случилось?

И так, как никто ей не отвечает, – обращается к Филиппу:

– Филипп, я беспокоюсь, что-то они опаздывают из синагоги. Может, что-то случилось? Может, снова стреляют у партийного дома?

– Что? – взрывается дядя, что для него необычно. – Откуда мне знать, что случилось и что будет?

– Чего ты кричишь, Филипп? Сошел с ума?

– Ты способна свести человека с ума, стрельба, стрельба – суббота сегодня.

Розалия замолкает. Саул следит за матерью и дядей. Стучат часы, а отец и Залман не приходят. Хочет Саул хотя бы раз спросить, когда уже они вернутся, и не решается открыть рта.

«Белла ушла от меня. Ее не вернуть. Даже моя помощь вызывала у нее отвращение. И все же, не было у нее права… Так вот пойти… Не обвиняй ее – она права». Филипп неожиданно вскакивает с места и начинает ходить по комнате, открывает окно, взлохмачивает волосы под прохладным ветром.

– Ты сошел с ума, Филипп, – сквозняк! Свечи… Свечи гаснут!

– Когда уже они, наконец, вернутся из синагоги? – кричит Филипп.

– Сядь, – говорит Розалия, – сядь и не доводи меня до головокружения.

Дядя Филипп возвращается на место у стола. Язычки пламени успокоились. Филипп закрывает глаза: «Итак, я остался один».

Во дворе звуки шагов, Саул бежит к дверям. Госпожа Гольдшмит встает. Филипп и дед остаются сидеть у стола.

– Доброй субботы, доброй субботы и покоя всем, – восклицают стоящие в дверях Зейлиг и Залман.

Воскресенье. Толпы гуляющих заполняют тротуары в эти ночные часы, слетаясь, подобно бабочкам, к домам развлечений. По центральной улице Унтер ден Линден – Липовой Аллее – не протолкнуться. Издалека заманивают, подмигивая, вспыхивают и гаснут огни цветных реклам. Из открытого окна Белла улыбается, глядя на праздничную аллею. Ветер надувает занавеси, и они взлетают до потолка, как паруса корабля, готового к плаванию. Осенний холод охватывает Беллу, но она не сдвигается с места. Там, внизу, аллея, которая еще несколько дней назад была свидетельницей ее отчаяния. Этой ночью Белла воспаряет ввысь под парусами занавесей, лицом к лицу с множеством огней, с богиней Победы – Викторией над Бранденбургскими воротами – Викторией, несущейся на колеснице с четырьмя бронзовыми конями, Викторией, всадницей степей, несущейся в ночь. Белла машет ей приветственно рукой.

– Поплывем, Виктория, расправим крылья, поплывем в бесконечный простор. Мы этой ночью – дочери свободы.

Ветер взлохмачивает волосы Беллы, и, держась за занавеси, она походит на кормчего, направляющего свое судно. Газета взлетает над столом, мебель скрипит, и комната шумит, как внезапно пошедшее волнами тихое озеро. «Уплывем! Уплывем!» Впервые Белла открыла окно после того, как пришла в тихие комнаты доктора Блума. В этот вечер она одна в доме. Домработница ушла развлечься. Доктор Блум – на встрече с друзьями. Почти неделя прошла с того дня, когда она пришла к доктору за помощью. Она уже в полном порядке, и ничего не мешает ей вернуться в Дом Движения. Вот уже три дня она все просит доктора: