Наоми Френкель - Дом Леви

– Здесь построят промышленную зону металлургических фабрик. Поезд будет привозить руду из Рурской области, город тоже сюда будет привозить старое железо для переплавки. Воздвигнут доменные печи. И будут в них плавить вместе железный хлам из города и блоки свинца из рудных жил. Старое и новое переплавлено и залито в формы различных орудий производства и инструментов.

Дед слушал и все более изумлялся. Это были дни правления Бисмарка, провозглашавшего утром и вечером, что народу необходимо железо, кровь и железо.

И дед рванул в этот лес. Сердце его и шевелюра пламенели. Видел огромные деревья, падающие от рук человека, видел стаи птиц, улетающих навсегда, а в ушах не переставали звучать слова великого канцлера:

– Кровь и железо!

Сталь и железо, – понимал дед, – не только бизнес. Это идея и сила. И на песчаном холме, в диком со дня творения лесу, под жужжание всполошившейся пчелиной стаи, он вынашивал великую мечту. Он видел свое имя – Леви – среди почтеннейших людей страны, без дискриминации, без малейшего ущербного пятнышка. Литейная фабрика Леви – рядом с такими же фабриками Шульца и Кунца, со всеми их именами, черт побери! И не будет такой человек, как дед, пробавляться пустыми мечтами. Так был скреплен союз его с железом.

– Кровь и железо!

Сел дед в свою карету с твердым решением: он будет первым Леви в государстве, который осмелился вступить в святую империю железа.

Дед вздыхает, стучит своим посохом для прогулок о пол автомобиля, смотрит на затылок Гейнца, на светлые его волосы, и сердце наполняется жалостью к внуку – «Господи, что знает это молодое поколение о тех днях, до какой степени расположенными они были к человеку».

О, как он прогуливался по Унтер ден Линден, вернувшись из того леса! Цилиндр на голове чуть набок, посох в руке подобен скипетру властителя, и все оркестры на Аллее давали концерт только для него. Девушка не проходила, чтобы не обернуться в его сторону! Молодую свою жену с хмурым лицом он оставил у ее родных в Силезии, – и двинулся продвигать бизнес, не расставаясь с блокнотом, полным адресов, полученных им в лесу. Начал крутиться по городу – от человека к человеку, из конторы в контору. И как он умел расположить к себе всех, как умел помочь им преодолеть неприязнь, которую в них порождало его имя: Леви. В момент спешного разговора, он проглатывал букву «в», и из уст вырывалось – «Леи»: имя это было абсолютно кошерным. Но только в разговорах дед вел себя так. На его фабрике, с момента открытия, большими буквами светилось четко и ясно имя – Леви! И не прошло много времени, как у деда уже была площадка рядом с железнодорожной линией, батальоны рабочих, инженеры и мастера, так строилась фабрика деда. И так в один из дней дед явился в синагогу. Пришел по делам бизнеса, по адресу, который попал к нему в тот же день. И так как это была суббота, контора того человека была закрыта, а домашние его сказали, что он пошел молиться в синагогу. Не было свободного времени у деда. Имя этого человека – Гольц, Мориц Гольц. Всю жизнь он занимался собиранием ржавого железа, которое громоздилось горою дорогого железного хлама – огромными блоками механизмов, частями машин – на обширной площадке. Сильно повысился в те дни спрос на старое железо. Агенты шныряли по городу, покупали и продавали, и надо было торопиться, – человек может опоздать, упустить сделку и остаться с пустыми руками. Те, кто проворней, опережает всех, – и дед, конечно же, всех опередил. Положил руку у выхода из синагоги на плечо Морица, сухонького и низкорослого, и торжественно сказал: «Ты продашь мне. Может ли быть иначе? Еврей – еврею».

«Нет более везучего человека, чем он!» – сказал о деде маленький Мориц Гольц. Он шел рядом с дедом и все пророчил беды, словно пытаясь этим окупить малый рост значительностью своей личности.

– Ну, как? – пожимал он плечами. – Как это еврей идет варить железо? Ведь определили, чем должен зарабатывать на жизнь еврей в этой стране? Так идет еврей, и собирается варить железо и всовывает свою голову в жерло плавильной печи?

Он, маленький Мориц, знаком с господами, занимающимися сталью. По своему бизнесу он знает их отлично. Все как один они ненавистники Израиля. Не дадут они еврею быть среди них. Дед смотрел на Морица, и хохотал своим громким хохотом: ненависть к евреям… Не боится дед этой ненависти. Год назад, – рассказывал он Морицу Гольцу, – моя сестра Регина вышла замуж за городского судью-христианина. Нечего боятся религии, которая не в силах спасти судью из рук моей сестры Регины. Да и, кроме того, изменились времена, друг мой, Мориц! «Кровь и железо!» – провозгласил дед перед лицом испуганного Морица, более угрожающим голосом, чем сам великий канцлер собственной персоной.

– Миновали дни гильдий, множества маленьких мастерских, недалеких ремесленников, которые ставили ширму здесь, перегородку там из-за религии и веры, или, черт его знает, из-за чего. Новые времена пришли! Кровь, железо и свобода! Свобода на право везения – сказал дед и взмахнул сжатым кулаком перед лицом Морица.

– Свобода? – пытался маленький Мориц вновь повысить свою значительность черным пророчеством. – Ненависть к евреям сильнее свободы.

– Ха, – засмеялся дед в машине, вспомнив пророчества маленького Морица Гольца. Ни одно из них не исполнилось. Не прошел и год после этой встречи с маленьким Морицем у синагоги, как дед и бабушка поселились в одном из самых фешенебельных домов столицы. Доменные печи, плавящие железо, дымились днем и ночью. Роскошные ворота, достойные царского дворца, воздвиг дед на фабрике, и далеко окрест сверкали позолоченные буквы: Леви! И так как в эти дни родился у него первенец – сын Альфред, дед добавил – «Леви и сын».

– Ай, – стучит дед снова посохом о пол автомобиля, – зачем тогда он торопил гравера – вырезать дополнительное слово? Не первенец родился у него, книжный червь. Нога Альфреда никогда не ступала в цеха фабрики.

Господин Леви сидит, нахохлившись, в своей шубе, словно пытаясь погрузиться в самого себя. Только короткие, белые его руки лежат поверх темной шубы. Дед бросает взгляд на руки сына и неожиданно мягко говорит:

– Еще немного, и мы приедем, Артур.

– Да, еще немного, и приедем, дед, – наконец-то роняет слова Гейнц.

Автомобиль едет среди домов рабочих. Длинные шеренги каменных домиков вытянулись по обеим сторонам шоссе, как задымленные красные ленты. Дом опирается на дом, и нет между ними никакого разрыва. Стальные столбы высокого напряжения ткут над домами запутанную сеть проводов. Фарфоровые тарелки электрических столбов висят над домами и тротуарами, как звенящие тарелки клоунов напротив массы черных лиц в серых одеждах. По центру шоссе трамвайные рельсы. Каждое утро сюда приходит трамвай, забитый рабочими из города, останавливается здесь, вбирает дополнительную массу людей и везет их на разные фабрики. Именно, в этот момент прибыл пустой трамвай, остановился, и водитель дает громкие звонки. Рабочие на тротуарах и в открытых окнах домов смеются и машут руками звонящему водителю.