Наоми Френкель - Дом Леви

– Настроение у них приподнятое, – говорит дед.

– Приподнятое? – сомневается господин Леви.

Кажется ему, что улица эта впервые открылась ему. Дома эти всегда были закрытыми, и окна их смотрели на улицы сонными и мутными. А сейчас окна раскрыты, обнаружились внутри зеркала. Мужчина вытряхивает пыль из одеял и матрацев. Отец держит на руках ребенка и пытается его развлечь. Некто повесил зеркало на окно и с удовольствием бреется. У входов в дома стоят группы людей, хорошо одетых, в облегающих свитерах и кепках. Они беседуют, но ощущение, что все чего-то ждут. Все-то их дела в это осеннее утро – стоять и ждать. Только женщины в беспрерывном движении, и при этом не закрывают рта. Дел у них, как в будни. Именно, в этот час открылся профсоюзный магазин, и большие буханки хлеба торчат из их корзин. Молоко и масло распределяли для детей. Да и большая ватага детей с качающимися ведрами в руках собирают уголь между железнодорожными рельсами, ведущими к фабрикам.

– В общем-то, видно, – говорит дед, – что жизнь течет нормально.

– Нормально? – на этот раз сомневается Гейнц.

Гейнц замедляет движение автомобиля, смотрит во все стороны: удивляется, видя Хейни сына-Огня, который здесь не живет. Надеялся, что его здесь не увидит. Но вот он, «Хейни – пустое место», сидит на ящике, что-то жует, и ничто его не колышет. Да ведь он тогда приходил со всей делегацией в кабинет Гейнца – объявить забастовку. В тот день все знали, что это произойдет, и Гейнц заранее приехал на фабрику. Рабочие начали трудиться, как обычно. На столе Гейнца лежал договор, подписанный с городскими газовыми предприятиями, он позвал руководителя работ – выяснить детали обновления доменных печей.

– Подстрекают рабочих объявить забастовку, – прервал его мастер.

– Кто? – спросил Гейнц.

– Красные стоят с утра и подстрекают.

– У меня есть сведения, что профсоюзы не пришли к соглашению. Пока их лидеры будут дискутировать, нечего бояться забастовки. Надо использовать каждый оставшийся день.

И в этот миг раздались гудки по всей промышленной зоне, громкие, пугающие, и тут же замолкли.

– Забастовка! – крикнул мастер.

– Забастовка! – подтвердил Гейнц и подбежал к окну.

И почти тут же площадь у весовой площадки почернела от рабочих, и кто-то уже вскочил на грузовик и начал ораторствовать. Стоял Гейнц у окна и усиленно искал среди моря голов голову Хейни. «Хейни – пустого места» не было видно. «Его поглотила толпа, – возникла в голове Гейнца одна из его явно никчемных мыслей, которые часто приходят к нему, – «Хейни – пустое место» среди них. И Гейнц бросил гневный взгляд на скамью около скульптуры лягушки.

– В эту минуту приняли решение бастовать, – сказал мастер и указал на лес поднявшихся рук.

«И рука Хейни поднялась среди них», – подумал Гейнц и увидел в воображении его большую руку с ломтем хлеба, тогда, на скамье.

И снова – лес поднятых рук.

– Теперь они выбирают рабочий комитет.

– Пусть выбирают, – сердито сказал Гейнц и замер в удивлении: из массы рабочих вышло пятеро и решительными шагами двинулись к грузовику, и среди них – его Хейни. Пятеро взобрались на грузовик и выстроились перед массой. Видно было, что внизу усиливалось волнение. Взметнулось море кулаков. И на грузовике – также, кулак Хейни. У весовой площадки рабочие запели «Интернационал». Хейни пел вместе со всеми. В кабинете Гейнца слегка дрожали стекла окон. «Сейчас открыл рот вместе со всеми, – Гейнц не отрывал взгляда от Хейни, – жующий Хейни отверз уста, чтобы петь со всеми!»

За спиной Гейнца контора заполнилась людьми. Пришли инженеры, пришли служащие, и все говорят об одном:

– Погасили печи.

– Оставили все, словно внезапно начался пожар.

– В литейном цеху открыли печи, и расплавленное железо текло по желобам на землю.

– О забастовке объявили рабочие по собственному почину. Все партии объединились в этом.

– Поразительно, как это рабочие опередили своих лидеров.

Рабочие во дворе разошлись: вернулись в цеха взять свои вещи, первые уже выходят из ворот. Хейни и четверо его товарищей пересекли двор и сели на скамью около скульптуры жабы. Четверо взволнованно спорили, Хейни молчал. Неожиданно стукнул себя по бедрам, как завершивший спор, и вскочил на ноги. За ним вскочили остальные четверо и вошли в офис.

– Делегация рабочих поднимается ко мне, – сказал Гейнц даже с какой-то торжественностью в голосе, – лучше мне остаться с ними наедине.

Все, кроме мастера, вышли. При решительном стуке в дверь Гейнц выпрямился, и вот уже пятеро задымленных литейщиков стоят перед ним.

– Мы объявили забастовку, как вам уже известно, господин, – сказал один из пятерых, очевидно, уполномоченный представлять забастовщиков.

Гейнц поверх головы говорящего, словно не замечая его, смотрел на возвышающего над всеми Хейни. Ему вдруг захотелось увидеть тяжелого широкогрудого Хейни согнувшимся и ставшего ниже ростом.

– Прошу сесть, – указал Гейнц на стулья.

Никто из пятерых не откликнулся на приглашение.

– Мы только пришли заявить…

– Если так, – ответил Гейнц, не отводя глаз от «Хейни пустого места», – мне стало известно, что профсоюзы еще не объявили о забастовке, и потому она незаконна.

В этот момент из-за спины товарища выдвинулся Хейни, держа кепку в кулаке:

– Профсоюзы и их политика в данный момент не имеют отношения к делу.

– Так… А что имеет отношение к делу? – Гейнц удивленно смотрел на своего Хейни, «Хейни – пустое место» или его отражение, поднявшееся с ящика, неожиданно говорит с ним, как противник:

– Когда совершают некое дело, – сказало отражение, – то дело в том, что, в конце концов, его совершают.

– Что ты все время поворачиваешь ко мне голову? – спрашивает дед в автомобиле. – Ты ищешь здесь своих рабочих?

– Конечно же, большинство из них – мои рабочие, дед. Но если я не вижу их на рабочих местах, я не знаю, что они и кто они.

– Это плохо! – гремит дед. – Я знал каждого рабочего по имени. Вставал у ворот, когда они приходили на работу и когда расходились по домам. Кто стоит там сегодня вместо меня? А? Часы и контрольная карточка? Да… Потеряна связь между хозяином и рабочими, и в этом корень беды, который приводит рабочих в политику.

– Дед, – говорит Гейнц, потеряв терпение, – прошли времена, когда «я господин в своем доме», дед.

– Это плохо, – пресекает дед Гейнца. Господина Леви сотрясает сильный кашель, и дед хлопает по спине, – успокойся, Артур, успокойся. Еще немного, и мы приедем.

«Мы приедем! Приедем! Куда приедем?» – сверлит мозг Артура Леви гремящий голос деда. Гейнц ускоряет автомобиль, и он выпрыгивает на неровную, в рытвинах, часть шоссе. «Приедем!» – буравом слово впивается в голову господина Леви вместе с толчками автомобиля, и он это чувствует, как боль во всем теле. «Приедем, приедем куда?»