Наоми Френкель - Дом Леви

– Как он, все рабочие этой фабрики. Он еще умеренней других. Всегда был пустым местом, и таким останется.

– Что значит – пустым местом? Он рабочий, и должен отвечать за свою работу, – сердито стучит дед посохом по асфальту, и глаза его слезятся на сильном ветру, и тускнеют, как глаза собаки. – Это упущение! – гремит он. – Упущение и запущенность во всем! Грязь и скверна. Фабрика должна выглядеть всегда, как молодая женщина, выходящая из ванны. Это пробуждает желание работать и уважение к ней.

Дед не может успокоиться, стоит на резком ветру, тычет посохом в любое место, везде находит непорядок, усиливающий его гнев.

– Хватит, отец, – говорит господин Леви, – поднимемся в контору.

«Пусть сам и наводит здесь порядок, – смотрит Гейнц в спину деда, опять идущего первым, – я готов немедленно уйти».

Пришли в здание управления. Красный ковер скрадывает шаги. Над дверью в кабинет управляющего – красная лампочка. Если она горит, это означает, что запрещено входить. Дед ненавидит эту лампочку. Ему отвратительны эти правила управления. При нем вход в кабинет был разрешен в любое время.

– Пожалуйста, отец, – распахивает Гейнц дверь.

В кабинете холодно. Занавеси опущены. Холодное безмолвие заполняет пустоту между стенами. На столе пепельница деда, на которой выгравировано – «Живи и давай жить другим». Дед раздвигает занавеси, и пасмурный день заглядывает внутрь. На календаре дата прошедшего дня. На темных шпалерах светлый квадрат: в далекие дни здесь висел портрет кайзера Вильгельма.

«Портрет я снял, – вспоминает про себя господин Леви, – когда вернулся с войны. Тогда мы поставили кубок благодарения в этом пустом квадрате – во имя лучшего мира!»

– Забастовка должна завершиться, – говорит дед.

– Забастовка? Да, – отвечает Гейнц. – Она завершится, но дни не вернутся в прежнее нормальное русло.

– Всегда ты с этими твоими днями! Чего ты хочешь от этих дней? Артур, – обращается дед к сыну, – чего ты не садишься? Нет, что ли, стульев в этом кабинете?

Стол и кресло, сделанные искусными краснодеревщиками, выглядят, словно взятыми из сонма ангелов. Эту мебель из салона богобоязненного вельможи дед приобрел на аукционе. Господин Леви, казалось, не сидел, а восседал в этом кресле – среди святых высшего порядка. И сам он выглядел святым за небесной трапезой в райском саду.

– Быть может, мы, в конце концов, поговорим о деле? – теряет терпение Гейнц.

– О каком деле? – охлаждает его дед. – О каком деле ты хочешь поговорить?

– Дни становятся все труднее, – начинает Гейнц давно заготовленную им речь.

– Что делать? – прерывает его дед и вздыхает. – Дни действительно трудные. В любом случае, дни нелегкие, но что делать? Так оно: годы и дни проходят. Сегодня они хороши, завтра плохи, так и движутся чередой. В плохие дни надо вспоминать хорошие, а в хорошие дни нельзя забывать о днях плохих. Разве не так, Артур?

– Да, да, отец, – смеется господин Леви, – кажется мне, отец, ты ударился в философию.

– Я? Я и философия? Ты с ума сошел?

– Дед, мы приехали поговорить о делах решающих, а ты…

– Что мальчик хочет Артур?

– Дай ему, в конце концов, сказать то, что он хочет, – приходит господин Леви на помощь сыну.

– Итак, в чем дело?

– С тех пор, как на выборах победили нацисты, – продолжает Гейнц, – усилился антисемитизм, и это видно и в нашем деле.

– Слышали, слышали, – снова прерывает его дед, – в отношении нацистов мы уже слышали.

– Дед! – выходит Гейнц из себя. – Если ты слышал, сделай выводы.

– Какие, например, дорогой мой внук? Какие выводы ты предлагаешь?

– Адвокат-нацист, которым ты посчитал нужным заменить моего друга Филиппа, это все твои выводы, Гейнц? – вскакивает господин Леви со своего места и встает перед сыном.

– Поглядите, пожалуйста, поглядите, – радуется дед, – я не был прав? Только приехал на фабрику, и к нему вернулся боевой дух.

Гейнц понимает, что наступил решительный момент, и он его столь же решительно принимает.

– Нет, отец, это не все мои выводы.

– Что еще?

– Я уже выложил перед тобой мои предложения, ничего не скрывая. Я не изменил с тех пор свое мнение, ибо времена не изменились, даже наоборот, ухудшились.

– Что это за болтовня? – сердится дед. – Я ничего не понимаю.

Но дед понимает, что пришло время этих двоих подвести между собой счет, и третий здесь – лишний.

Серые глаза господина Леви смотрят на сына Гейнца с печалью. Он старается смягчить голос, прерываемый трудным дыханием, но это делает его голос еще более гневным.

– Времена, говоришь? Так что, они дошли до того, что ты должен действовать в подполье… Я хочу сказать…Тайно, за спиной твоего отца?

Чувствует господин Леви, что причиной его слов и тяжелого голоса является лишь желание сбыть горечь с сердца, ибо к самому делу он уже не имеет отношения. Гейнц же ощущает, что так и не сумел сконцентрировать и ясно выразить свои мысли. Странно, но именно Функе тронул в его сердце чистую и мягкую струну. Благодаря встрече с этим мерзавцем, он потерял иммунитет к трудностям жизни, и стал с болезненной чувствительностью относиться к трудным разговорам, к любым отвратительным делам. В этот момент он не собирается защищаться, а вернуть прежнюю сердечность отца.

– Отец, – смотрит он прямым печальным взглядом в глаза отцу, – я вовсе не сошел в подполье. Хуже этого, в уголовный мир я сошел. Но, отец, прошу тебя, поверь мне, никогда я не был столь чист и невиновен сердцем, как в этой грязной топи. И все это сделал, чтобы спасти наш дом.

Господин Леви делает жест рукой, как просящий сына прекратить этот разговор. Хватит ему того, что он услышал. «Я виноват! Он был мягок, и возложил всю ответственность за обеспечение семьи на плечи сына. Посиживал в кресле, а дни явно не расположены к сидящим в креслах. Гейнц действовал под мою ответственность и пришел туда, куда пришел. До… Неужели, до уголовного мира?.. »

– Поговорим о сути дела, – требует дед при виде мучительного выражения на лице сына, – все, что ты говоришь, Гейнц, не имеет отношения к делу. Каковы твои предложения?

– Мудрому глаза даны для того, чтобы увидеть, что нарождается, дед.

– Говори по делу!

– В этом-то и дело, именно, в этом. Нацисты сегодня самая сильная фракция в парламенте. А наша отрасль зависит от высокой политики. Выводы ясны.

– Чепуха! Не парламенты управляли бизнесом, а бизнес управлял парламентами. Так было и так будет.

– Верно, дед, именно так. Промышленные магнаты купили эту сильную парламентскую фракцию. В конце концов, не детские коляски производят из стали. У этих господ далеко идущие планы.

– Слышали и это, – прерывает его дед, – ничего в этом нового для меня нет. Планы этих господ мне знакомы с того дня, когда граф перестал у меня одалживать деньги.