Наоми Френкель - Смерть отца

Теперь, когда все покинули комнату, и остались только доктор, Эдит и Фрида, Иоанна открывает глаза.

– Что ты чувствуешь, – спрашивает доктор.

– Ничего, – отвечает Иоанна, – только слабость.

– Где?

– По всему телу. Не могу встать. Все тело парализовано. – И снова охватывает ее жалость к себе, и она плачет. Эдит и Фрида потрясенно глядят на нее. Только доктор не проявляет никаких признаков волнения.

– Спи, Иоанна, – хлопает он девочку по щеке после тщательного обследования, – сон лучшее лекарство от многих болезней, – и накрывает ее одеялом.

– Кушать! – возвышает голос Фрида, – сначала она должна поесть.

– Не хочу! – захлебывается слезами Иоанна. – Ни есть и не пить…

– Оставьте ее, Фрида, она еще попросит у вас поесть через некоторое время. И встанет.

Снова опускают жалюзи, и темнота усиливает боль в ее сердце. Она лежит на спине, рот открыт, словно губы просят продолжать говорить – «Никто меня не понимает, никто…»

– Что? – спрашивает Артур Леви своего друга, доктора Вольфа. – Что ты полагаешь?

– Маленькая истерика, Артур. Может, истерика переходного возраста. В конце концов, время пришло. Или какое-то сильное переживание, что разбудило бурю в душе… В любом случае, никакой настоящей болезни здесь нет. Ты можешь быть абсолютно спокойным.

– Но она меня беспокоит в последнее время. Именно то, что ты сказал, меня и беспокоит. В этом возрасте девочке нужна мать, чтобы поддержать ее советом.

– Успокойся, Артур. Не надо так тяжело принимать нервный приступ взрослеющей девочки. – Доктор Вольф убегает по своим делам.

«Что-то потрясло девочку. Что-то выше ее сил. У нее очень чувствительная душа, – размышляет господин Леви в своем кабинете, – может, стоит позвонить Белле из сионистского Движения, инструктору Иоанны, он ведь и так хотел с ней встретиться. Она согласна, и обещала даже прийти в чрезвычайных случаях. Он уже поднял трубку, и тут вспомнил о юном друге.

Иоанны, и он уже говорит с Филиппом, и просит отыскать сына его сестры и привести сюда. Филипп отвечает, что приведет к ним Саула. Теперь, когда он организовал помощь больной Иоанне, господину Леви стало немного легче на душе. Теперь он собирается звонить своему другу доктору Гейзе, объяснить ему причину отсутствия Иоанны в школе. Может быть, он узнает, не случилось ли с ней что-то в школе. Доктор Гейзе ничего не знает. Но надеется увидеть ее здоровой, он и так собирается вечером посетить дом Леви. Тут он напоминает господину Леви о встрече членов ассоциации любителей Гете. Сегодня он приведет с собой нового члена, молодого скульптора, которого, кажется, Артур знает.

Кончились все телефонные разговоры, организована помощь. В кабинет входит дед. Галстук повязан, стрелка на брюках отутюжена, цветок в петлице пиджака, кончики пышных усов закручены вверх, В общем, дед как дед, и все же что-то в нем изменилось. Он потерял один зуб, одну из ряда белых жемчужин во рту. Это сильно его огорчило, и пробудило в нем ощущение старости. Дед, естественно, отрицает эти тяжкие чувства, но в последнее время часто ударяется в воспоминания и напоминает Гейнцу и Эдит, что хочет иметь правнуков, держать их на руках. Гейнц посмеивается, слыша эти требования, а Эдит опускает голову. Каждое утро входит дед в кабинет к сыну, и нельзя знать, для собственной ли это необходимости, или для того, чтобы развлечь сына своими похождениями.

– Не надо тебе переживать из-за девочки, Артур. Эта склонность заболевать от сильных впечатлений, лежать в постели, как покойник, у нее от моей покойной матери, которая падала в обморок от любой вещи, которая не не по ней, в любое время рядом с ней была служанка с баночкой духов в руках. Все женщины в нашей семье были такими, за исключением этой краснощекой с крепкими мышцами, жены Якова, ну, помнишь, силуэт его был вырезан из черной бумаги, висел в комнате семейной памяти. Это была последняя сильная женщина в нашей семье, звали ее Бейла-Берта. Сын ее – Соломон Иеронимус.

– Иеронимус? – удивляется Леви.

– Это имя он прибавил себе после многих лет. Ты что, его не помнишь? Его портрет висит рядом с силуэтом его отца Якова. Такой прусский юнкер в бархатном костюме, обшитом золотом. Большие дела заворачивал этот Иеронимус. Графы и губернаторы открывали перед ним свои дома. Они назначили его главой еврейской общины города. Но евреи ненавидели его и наложили на него епитимью, запрет.

– Епитимью? Почему?

– Как сумасшедший носился Соломон Иеронимус на своей карете, – радуется дед, что развлек сына, – четыре коня в упряжке, пар из их ноздрей, как клубы дыма, и бич кучера с громким свистом рассекает воздух. Он был жестоким сборщиком налогов, издевался над евреями. Это он построил дом для престарелых на холме. Часть его сыновей ассимилировалась, часть осталась евреями, но не придерживалась религиозных заповедей. От него, думаю, пошло трезвое отношение к жизни в нашей семье. И все же, конец его был ужасным и мгновенным. При одной из его сумасшедших гонок все четыре коня взбесились, и он погиб, как говорится, насильственной смертью.

– Так, – пробормотал господин Леви, – от этого симпатичного, мягко говоря, юнкера пришло трезвое, практическое отношение к жизни в нашей семье? А я всегда полагал, что сама семья выбрала в жизни более просвещенный путь. – Замолк, поднялся, собираясь проведать Иоанну.

– Сядь, Артур, – ощетинивает дед усы, – чего тебе так беспокоиться о здоровье девочки? За исключением Бейлы-Берты, все женщины в нашей семье малокровны. Просто, им не хватает крови. Сиди, Артур, сиди, и не думай столько о девочке. Все придет в норму.

Сын вздыхает и подчиняется отцу.

– Ты не спишь, Иоанна? – спрашивает Эдит, и холодные ее руки щупают виски сестренки. Та на миг открывает глаза, и снова их закрывает. Кукушка с шумом выскочила из часов. Эдит поднимает жалюзи, и дневной свет врывается в тихую комнату. Иоанна мигает, поворачивается спиной к свету и натягивает одеяло до самого носа.

«Что-то с ней случилось, – размышляет про себя Эдит, глядя на запутанный клубок волос на подушке, – кто-то должен ее расшевелить, чтобы она сбросила накопившееся в душе. Мне она ничего не расскажет».

Много времени прошло с тех пор, как маленькая Иоанна заболела краснухой, и вся пылала жаром. Встала старшая ее сестра Эдит ночью, легла с ней рядом. И всю ночь держала руку на сердце девочки, боясь за нее. Эдит было тогда шестнадцать лет, это було вскоре после смерти матери. Теперь сестры отдалились друг от друга. «Это моя вина, что мы так отдалились. С того момента, когда я познакомилась с Эмилем, забыла о детях, и они почувствовали мое равнодушие. Господи, что со мной случилось в последние дни?»