Наоми Френкель - Смерть отца

Снова священник прерывает рассказ, и возникшее опять безмолвие действует Гейнцу на нервы.

– Пожалуйста, господин священник, если вам трудно продолжать рассказ…

– Нет, нет… Много лет прошло с тех пор. Что-то могло быть забыто…, но я уже могу говорить об этой боли. Жена умерла во время родов. Какой-то монстр, нечеловеческое существо, которое росло в ее чреве, порвало своей огромной головой ее тело и умертвило его. Запер я дом и ушел замаливать свой грех.

– Ваш грех?

– Мой грех, господин Леви. Я внес в ее тело плохое семя.

Гейнц ощутил холод ветра, треплющий его одежду.

– Каждый человек, – повернул к нему лицо священник, – носит, очевидно, в себе, не зная этого, злое семя.

Гейнц зажигает сигарету, и затягивается дымом всей грудью.

В зале доктор Гейзе завершает свою лекцию:

– Мы сыны гражданского мира. Наши праотцы завещали нам этот мир, в нем сложилось наше духовное достояние. Мы – аристократы духа, несущие знамя индивидуализма. Уже в произведениях Гете, например, в «Годах странствия Вильгельма Мейстера», слышно эхо борьбы между гражданским и будущим миром восходящих масс. Мир этот требует от личности сдаться коллективу, но на втором этапе вернется во всем своем сиянии базисный мир гражданина – аристократа духа. И потому, уважаемые дамы и господа, не пугайтесь сегодняшних мимолетных душевных переворотов, возникающих из того ужасного всеразрушающего отрицания, свидетелями которого мы являемся в эти дни. Давайте, вспомним наши первоисточники – аристократический дух гражданского мира.

Шум отодвигаемых стульев заполнил пространство «священного зала» господина Леви. В окна видны головы кудрявых девиц, склонившихся над столиками и обслуживающих публику.

Перерыв между речью и обсуждением.

– Принести вам что-нибудь – попить? – спрашивает Гейнц священника.

– Благодарю вас, господин Леви. Я не нуждаюсь в питье. Вы слышали финал речи? Уважаемый доктор нашел ответ на свой вопрос, какой-то выход из путаницы. «Индивид и общество», «Частное и общее». Наш доктор говорит: сейчас период разрушения, хаоса. Массы выступают против своих господ, чтобы, в конце концов, вернуться к индивиду – духовному аристократу мира его гражданских господ.

– Мне кажется, – говорит Гейнц после некоторого размышления, – что верно обратное. Массы поднялись на подмостки Истории, чтобы навсегда уничтожить мир аристократов духа.

Сосны в саду выглядят, словно вырезанными из темной бумаги. Флаг на древке борется с ветром. Ни один лучик света не пробивается из темных, наглухо замкнутых домов.

– Уважаемый, – голос священника глух, – может, это не является чертой мужчины, излить свое сердце, как я это сделал сейчас. Но в эти наши дни возникает в тебе желание как бы вписать собственную судьбу в сердце ближнего. В эти дни ты ощущаешь на каждом шагу врага, который покушается на тебя и на все, что тебе принадлежит. Ужасный, угрожающий враг обессиливает тебя, забирает у тебя силу суждения и действия. Нервы сильно напряжены в последние месяцы. Не в борьбе между общим и частным – корень наших бед. Именно в наследии наших предков этот корень зла, дурное семя. Малоценны периоды позитивные. Сильно влияют периоды отрицательные. Иногда мне кажется, что все мы носим в себе неизлечимую болезнь.

«Период монстра», – думает про себя Гейнц, – когда мир испытывает разрывающие его родовые схватки, прорывается урод-монстр, умерщвляет роженицу и мстит тому, кто его зачал».

– Да, господин священник, все мы больны, – Гейнц неожиданно приближает голову к лицу священника, – господин священник, быть может, вы примете приглашение от человека, считающего себя вашим другом? Завтра мы с моим другом едем в «путешествие выздоровления», можно так сказать.

– Путешествие выздоровления? – удивляется священник.

– Да. Вырвемся из этого хаоса улиц Берлина в тихий заброшенный уголок. Может, эта тишина излечит наши напряженные, я бы сказал, обнаженные нервы? Вы присоединитесь к нам, господин священник?

– С удовольствием, – говорит священник после минутного колебания. – Путешествие выздоровления – хорошая идея. Если бы вы могли подождать меня один день, я бы присоединился к вашему путешествию.

– Подождем вас, господин священник. С радостью подождем.

В зале тем временем все вернулись на свои места у маленьких столиков. В темной тени, стоящей рядом с госпожой доктором Гирш, узнает Гейнц своего отца, выступающего сейчас перед любителями творчества Гете. Тень почти не движется. Только иногда оратор поднимает руку, быстро падающую на стол, словно она слишком слаба, чтобы долго быть поднятой.

– Холодно, – вздрагивает Гейнц, – холодный ветер. Пожалуйста, вернемся в зал, к почитателям Гете.

– Вернемся, – говорит священник и кладет руку на плечо Гейнца.

– …Чтобы ответ моему другу доктору Гейзе был абсолютно понятен, – подводит итог обсуждению господин Леви, – я повторю вам, уважаемые дамы и господа, между миром Гете и нашим миром существует глубокая пропасть. Но я не поддержу того, кто не знает, как навести мост над этой пропастью. Да, Гете в «Вильгельме Мейстере» отказался от аристократического мира личности, продолжателя аристократизма наших отцов, их многолетней рафинированной династии, но отказался с большой болью. Власть большинства не всегда власть правды. Ведь он говорит: «Нет более отталкивающей вещи, чем большинство, состоящее из крепышей, легко приспосабливающихся лгунов и трусов, массы с сильными кулаками, не знающей, чего она хочет». Уважаемые, в Германии сегодня около шести миллионов молодых людей без будущего, не то, что они лишены работы, они лишены надежды. Молодежь без надежды, по сути, нонсенс. Но это есть большинство в наши дни. Не стоит полагаться на исторический процесс, который исправит эту ситуацию с большинством. И если такова историческая судьба, восстанем против судьбы!

Шпац из Нюрнберга приблизился вплотную к оратору. Щеки его горят от волнения. Он беспрерывно рисует выступающего господина Леви в своей тетради. Почитатели Гете немного устали, то там, то здесь кладет человек голову на руки. Дым от сигарет все гуще. Артур Леви кашляет. Ему трудно говорить. Он отпивает из чашки чай, который Фрида поставила перед ним на столик. Ладони его потеют. Он чувствует, что обязан договорить свою речь до конца. Сильный приступ кашля прерывает его речь. Испуганный Шпац из Нюрнберга закрывает свою тетрадь. Фрида отводит господина Леви в одно из мягких кресел. У столиков перешептываются почитатели Гете.

– Зачем ему все это нужно? – сердито говорит дед Эрвину и Гейнцу. Дед только что зашел в зал. Он всегда приходит к концу собраний. Эрвин, замерев, стоит у полки книг и смотрит на общество любителей Гете. В его светлых волосах протянулись седые нити. На, казалось бы, веселом его лице – хмурая пелена, подобно туману. Из кармана торчит вечерняя газета с заголовком: