Наоми Френкель - Смерть отца

«Пойманы нацистские убийцы! Похороны рабочих – в субботу!»

Эрвин слушает выступающих и неважно себя чувствует.

«Для Герды здесь самое подходящее место, – думает он, – Герда сразу же нашла бы связь между словами доктора Гейзе, господина Леви и своим коммунистическим мировоззрением. У Герды все просто. Со всех сторон ручьи текут в одну широкую реку, все дополняет друг друга, все выстраивается воедино. Только я выпадаю из ее гармоничного мира. Несомненно, Бог оделил ее таким избытком чистоты, что вся скверна, сошедшая в мир, к ней не прилипает. Жили бы мы в эпоху этого уважаемого тайного советника, я бы мог ее купить нежными любовными стихами. Сегодня нас разделяет страх. Я убегаю от партии, которой служил верой и правдой много лет, убегаю от себя, и также… да, от чистейших глаз моей жены. Если бы я нашел в стихах великого поэта определение страха, примкнул бы и я к Ассоциации любителей Гете. И что я тут делаю? Внимаю великому «да» Иоанна Вольфганга Гете, поэта, гражданина, аристократа духа, всем явлениям жизни, и прошу у его поэзии не отражение моего облика, а выражение отчаяния и полного отрицания».

Эрвин непроизвольно извлекает газету из кармана, кладет перед собой на столик, взгляд Гейнца падает на отпечатанный красным цветом заголовок.

– Нацистские убийцы пойманы! Аллилуйя! – восклицает он, и кладет руку Эрвину на плечо.

– Говорит, говорит и говорит, – гневно указывает Гейнцу дед на ученую госпожу, – Артур еле держится на ногах.

– …Истина и свобода, – ораторствует госпожа доктор Гирш, – понятия, которые во все времена идут рука об руку. Понятия эти являются частью человека, в сердце которого живет эта идея. Гете называет истину «тайным открытием». Я полагаю, что он имел в виду страшное напряжение, вечно сопровождающем человека, ищущего истину.

Взгляды Гейнца и Эрвина встречаются.

– Нет конца болтовне, – кипит дед. И, словно почувствовав на себе гневный взгляд деда, почтенная ученая женщина завершила речь и села на стул.

Стулья задвигались. Кукушка в передней возвещает одиннадцать часов. Почитатели Гете собираются расходиться. У дверей уже стоит Артур Леви, платок в одной руке, а другой он пожимает руки выходящим гостям. Иногда проводит платком по лбу, иногда отирает рот. Дед не спускает с него глаз. Посреди зала стоят Оттокар, доктор Гейзе и Шпац из Нюрнберга.

– И здесь, – Шпац подтягивает штаны и указывает на тетрадь, лежащую открытой на столе, – квадратная башня варваров. Тут небольшая церквушка с картинами Гольбейна и резными фигурами из дерева Вейта Штоса. Прекрасные вещи! Гитлер будет стоять здесь, у круглой башни. Это самое высокое место в Нюрнберге. Я спрашиваю вас, уважаемые господа…

– Домой, – шепчет дед на ухо Шпацу, – мой сын себя плохо чувствует.

– Но, доктор Леви, доктор Леви, – Шпац бежит к двери.

Леви прижался к стене, вытирает лоб. Он протягивает руку Оттокару:

– Надеюсь, что на этой встрече в моем доме вы нашли то, что необходимо вашему делу и, главное, спокойствие духа.

– Я нашел много для себя важного в вашем доме и в деятельности Ассоциации почитателей Гете, уважаемый хозяин.

Старый садовник один остался в «священном зале». Он расставляет столы и стулья. Неожиданно его взгляд натыкается на забытую на столе газету: «Пойманы нацистские убийцы». Садовник, присев, читает заметку, в которой детально описывается убийство. Ужасное событие произошло в конце дня: село было полно людей, а убийцы спокойно вошли в дом, как добрые гости.

– Скотское убийство, – бормочет садовник, – и ни одного порядочного человека не нашлось во всем селе.

Он поднимает взгляд к Иисусу на стене, ищет отклик своей боли в страдающем лице, но тяжелый взгляд распятого Бога не обращен к нему, а смотрит поверх его головы в пустоту. Садовник вздыхает, складывает газету и гасит свет в «священном зале».

Темно и в комнате Иоанны, но она еще не сомкнула глаз. Темнота до того густа, что даже очертания мебели не видны. Но Иоанна видит многие вещи. Воображению ее нравится тьма, она мысленно рисует множество картин. Так было всегда, но сегодня Иоанна не уплывает далеко в своем воображении. Она остается здесь, в своей кровати, и граф около нее, и он нашептывает ей нечто очень приятное, еще и еще раз говорит, что они друзья, пока не открывается дверь, и в свете коридора Иоанна видит отца, и мгновенно крепко закрывает глаза. Но когда отец приближается к ее кровати и нагибает над ней голову, быстро говорит:

– Отец!

– Иоанна, ты еще не спишь?

Отец зажигает ночник: голова дочери лежит на белой подушке, глаза открыты, блестят, словно она сейчас проснулась от счастливого сна.

– Иоанна, – смотрит отец, очарованный маленьким белым личиком дочери, – как ты сейчас похожа на свою мать, – и берет ее маленькую горячую руку в свои ладони.

– Мама была такая красивая, – вздыхает Иоанна.

– Очень красивая, детка, – отец сидит на краешке кровати.

– Расскажи мне что-нибудь о маме. Хотя бы одну вещь. Никогда мне не рассказывали о ней. – И темные большие ее глаза призывно глядят отцу в лицо.

Леви касается ее гладкого лица и чувствует жар своей холодной рукой.

– Маму я встретил, когда ей было восемнадцать лет, и были у нее две черные длинные косы. Это было в городке Кротошин около польской границы. Я туда был послан на службу в армию кайзера. Дома в том городке были такими низкими, что туда можно было зайти через окно, как в дверь. Мостовая была только на одной улице, а по остальным вольно гуляли куры, и свиньи валялись в навозе. Мама жила в таком доме, маленьком и низком. Отец ее, твой дед, был торговцем каштанов. В трудные годы собирал ветошь и ржавое железо. Стоял он около своего низкого дома в длинном черном капоте, и по сторонам головы висели длинные пейсы…

Тишина в комнате до того глубока, что, кажется, сама ночь прислушивается к негромкому печальному голосу Леви.

– В этом низком доме у каштанов ты познакомился с мамой? – шепчет Иоанна.

– Не около каштанов, детка. Твою маму я впервые увидел на одной из грязных улиц. Она была окружена стаей гусей, которые вытягивали шеи в ее сторону и грозили ее заклевать, а я пришел ей на помощь…

Леви улыбается. Его серые обычно хмурые глаза, сейчас, покоясь на лице Иоанны, очень добры и мягки.

– Ну, а потом что было?

– Потом я кружился по этим грязным улицам и искал девушку с длинными черными косами. Пока в один день не зашел в ее дом и нашел ее у входа. Рукава у нее были закатаны, и длинные косы висели над ведром воды. Мама мыла пол в коридоре.

– А потом, отец, что было потом? – старается Иоанна заставить отца, прервавшего рассказ, продолжить Леви гладит волосы дочери.