Наоми Френкель - Смерть отца

– Если так, это – «шеймес», – постановляет дядя.

– Что? Дядя Альфред, что ты сказал? – вскрикивает Иоанна: невероятно странно звучит произнесенное дядей слово. Звук тайного зашифрованного слова.

– Что ты сказал, Альфред? – спрашивает и Артур.

– Я сказал – «шеймес». Такова еврейская традиция – хоронить обветшавшие страницы священных книг. Книги Торы или молитвенники. Кладут их между досками и погребают, как дорогих покойников. А это порванный молитвенник.

– Что? Что ты говоришь, дядя Альфред? Только молитвенник, а не книга с шифром упрятанного клада?

Дядя Альфред устремляет задумчивый взгляд на дочку брата:

– Да, детка, клады ты найдешь здесь. Но потерянные? Нет, дорогая детка, эти клады не потеряны. Они вечны.

– Что, дядя Альфред? Что ты говоришь все время? Я ничего не понимаю.

– Читай здесь детка. Сможешь расшифровать слова? – он раскрывает перед ней книгу в слабом световом круге от настольной лампы. Буквы малы и потерты на желтоватой бумаге.

– Мне трудно разобрать их, дядя Альфред.

Отец встает и тоже нагибает голову. Дядя берет увеличительное стекло, и буквы мгновенно вырастают, большие и черные, соединяются на поверхности листа.

– Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь един, – читает дядя Альфред.

– Слова эти понимаю и я, – отвечает отец вопросительному взгляду дяди Альфреда.

– Это стих, который произносят в синагоге, дядя Альфред, он – религиозный? – провоцирует дядю Иоанна, но никто ей не отвечает, ни дядя, ни отец.

Дядя начинает прогуливаться по кабинету. Руки за спину, ковер скрадывает его шаги. Ночь необычно темна. Напольные часы издают хриплые стоны одиннадцать раз, и книги с полок глядят на Иоанну, как множество серьезных лиц с тяжелыми взглядами.

– Синагогальный стих, ты говоришь, детка, – останавливается дядя. – Религиозный стих? Нет, детка. – И снова начинает ходить по кабинету.

– Слова эти намного сильнее напевов и любого предложения, произносимого в синагоге. Смысл их выходит за рамки любого определения. Все выстраданные желания, муки и надежды истязаемого в течение тысячелетий народа вложены в этот стих. Это был, детка, первый крик души колен, собранных в один народ. Это был последний крик мучеников, жертвующих жизнью во имя Бога. – Тут дядя подошел к темному окну и остановился. – Этот стих, – говорит он, стоя между портьерами, – клятва. Клятва, от которой человек никогда не отречется. Религиозный он или нерелигиозный. Стих, который гарантирует существование народа, у которого нет своей страны и нет…

– Есть у него! – вскакивает Иоанна. – Есть у него родина, дядя Альфред, – накаляет она атмосферу, и начинается большая дискуссия с дядей Альфредом.

– Гм-м, – хмыкает дядя, – ты говоришь, детка, что есть страна у евреев… Да, читал я об этом в последние недели много у доктора Герцля. – Дядя говорит так медленно, что у Иоанны нет терпения ждать завершения его слов. Она переступает с ноги на ногу, и хорошо, что стоит за письменным столом, и отец не видит ее. Несомненно, сделал бы ей выговор.

– Дядя Альфред, – теряет Иоанна терпение, – я уеду в Израиль. Сейчас организуют репатриацию молодежи в моем возрасте.

– Что? – потрясен Артур Леви. – В Палестину… дети? – Голова его идет кругом, отвергая такую возможность.

– Да, отец, да! – кричит Иоанна.

– Детка, – снова слышен голос дяди, который еще не высказал свое мнение по поводу короткого диалога между братом и его дочкой. – Если бы у твоего доктора Герцля было бы истинное чувство истории, он вписал бы между звездами этот стих. Да, детка, если есть еще настоящая сила у этого народа превратить вопль отчаяния в девиз жизни. Если действительно длится историческая непрерывность от дарования Торы на горе Синай до государства доктора Герцля, которое будет примером всем народам, – это будет великое дело!

– Это будет точно так, дядя Альфред, – уверенно провозглашает Иоанна, и дядя Альфред бросает на нее немного печальный, но полный доброты взгляд. Хриплые напольные часы роняют звук, обозначающий половину часа. За окнами виснет мгла, и ни одной даже самой малой лампочки не видно в стоящих напротив домах. Только уличные фонари слабо освещают тьму, как пустые глаза, которые не в силах что-то узреть. Оголенные деревья словно бы неожиданно отрастили длинные конечности, чтобы прикрыть сонные дома, бледный месяц и Иоанну. Таким же слабым светом освещает настольная лампа отца, все еще сидящего в кресле, и книжечку, лежащую открытой на столе.

– Дядя Альфред, что мне делать с книгой?

– Книгу, детка, само собой понятно, надо вернуть на место, где она была зарыта.

– На место? Нет, нет, дядя Альфред.

– Час поздний, Иоанна, – говорит отец, – поднимись к себе в постель.

Но Иоанна слышит лишь, как стучат жалюзи под ветром на окнах бабкиной комнаты, и ей не хочется туда идти, в ту большую комнату.

– Иоанна, – говорит дядя, видя испуганное лицо девочки, – шкатулку с драгоценностями тети Гермины ты можешь взять с собой.

– Нет, – вскрикивает Иоанна, – они мне не нужны.

– Я имею в виду, что можешь их взять с собой домой, как подарок, детка.

– Но, Альфред, – возмущается его брат, – есть еще время, чтобы дать ребенку такой подарок.

– Мне не нужны эти драгоценности! Я не хочу их! – возражает Иоанна, не желая снова ощутить очарование старых дорогих вещей.

– Почему, детка, – упрямится дядя, – они же твои.

– Мы еще поговорим об этом – пресекает отец этот разговор.

– Алло, Эрвин.

– Алло, Гейнц.

Оба встретились в длинном коридоре и удивленно стоят друг против друга.

– Куда направляешься в такую рань?

– Подышать немного утренним воздухом, Гейнц, а ты.

– Так и я, Эрвин. Пойдем, поведу тебя на место с широким кругозором.

Они смотрят на дверь комнаты священника Фридрих Лихта, словно боясь, что он сейчас выйдет оттуда и присоединится к ним. Но священник, очевидно, еще погружен в глубокий сон. Гейнц шутливо подносит палец ко рту: шшш.

На цыпочках они проходят длинный коридор. Гейнц ведет его в верхнюю часть дома, на широкую веранду, соединенную с крышей дома каменными столбами. Искусно высеченные, немного разрушенные от ветра, дождя и ветхости, прикреплены к каждому столбу древние германские боги – Один – бог войны и мудрости, Тор – бог крестьян, оплодотворения и рождения, Нартос – мать Земля. Душа Агаты не расположена к этим древним богам, и она превратила эту веранду – в склад рухляди, собранной со всей усадьбы.

– А-ха, – удивляется Эрвин, – какая красота!

Перед их глазами зеленый густой ковер, покрывающий земли восточной Пруссии. Поля, насколько хватает глаз. Зеленая равнина простирается до горизонта, обозначенного темными лесами. Деревья на горизонте выглядят, как лестницы, соединяющие землю и небо. Утренний ветер ерошит молодые колоски. Озимые в эту году взошли с избытком. В центре равнины – холм с ограждением для коней. Солнце восходит из-за этого холма большим красным шаром, и лошади издалека подобны легким облачкам, которых, развлекаясь, ветер вырезал в формах лошадей.