Наоми Френкель - Смерть отца

Солнце закатывается. Иоанна чувствует, как ветер треплет зонтик. Слишком долго стояла она под водостоком, и она испуганно закрывает зонтик и прокрадывается в дом. Ботинки с налипшей грязью и зонтик оставляют за ней лужицы. Иоанна прячет накидку и пытается проскользнуть в свою комнату, чтобы сменить одежду.

– А-а, Иоанна, – дядя Альфред стоит на пороге открывшейся двери, и с ним отец, – хорошо отдохнула, детка?

Свет большой хрустальной люстры осветил покрасневшее лицо Иоанны.

– Где ты была, Иоанна? – взгляд отца падает на ее грязные ботинки.

«Скажу им правду. Не буду лгать! – Иоанна кривит лицо. – Почему ей нельзя говорить правду?»

Отец подозрительно смотрит на нее, он хмуро выпрямился во весь рост, на лице дяди Альфред, как всегда выражение человека, который не понимает, что ему говорят. Не может же она рассказать им, что долго стояла под водостоком, прикрываясь профессорским зонтиком, в который стучали капли, слышные только ей. Они не поймут. Они опять скажут, что это у нее галлюцинации. Иоанна ненавидит это слово! Все, все в доме преследуют ее этим словом. У Иоанны – галлюцинации! Нет выхода, она не сможет рассказать правду. Снова ей надо придумать какую-то ложь.

– Я, – заикается Иоанна, – стояла в саду несколько минут.

– А-а, – говорит дядя, – немного подышать свежим воздухом? И я люблю так постоять, детка.

– Где шкатулка, Иоанна? – глаза отца не отрываются от обуви.

– Шкатулка, отец… В комнате бабушки. Я… я хорошо ее спрятала.

– Иди и принеси ее немедленно!

– Что ты на нее давишь, Артур? Есть время. Оттуда никто не возьмет шкатулку с драгоценностями тети Гермины. Сначала девочка поужинает с нами. Девочка бледна, Артур.

– Она была больна, – смягчается тон отца, – пошли, Иоанна.

– Нет! Нет, отец! – вырывает Иоанна руку из руки отца. – Я сейчас принесу шкатулку! – Что, она будет спать в постели вместе со шкатулкой тети Гермины и книгой «графа» Кокса с тайной формулой потерянного клада?

– Девочка очень возбуждена. Почему, Артур?

«Они никогда не поймут!» – бегут ноги Иоанны по ступенькам. – Ах, – Иоанна прижимает к своей рубашке шкатулку. – Ты не будешь лежать в моей постели даже минуту!

Она торопится вернуть дяде Альфреду шкатулку с драгоценностями тети Гермины.

В кабинете дяди Альфреда светит настольная лампа, освещая его голову.

– Альфред, – говорит Артур, – я приехал поговорить об одном деле, которое очень удручает и огорчает меня. Удручает сверх меры. Мне нужна твоя помощь. Альфред.

Дядя Альфред напряженно смотрит в лицо брата.

– Альфред, ты помнишь наш старый конфликт с родителями Марты?

– Да, да, я что-то помню, – смущенно говорит дядя.

– Альфред, ты, несомненно, помнишь.

– Помню? Никогда никого не видел из ее семьи, – дядя немного испуганно смотрит в лицо брата. Всегда он подозревает себя, что слишком рассеян, и говорит не по делу. Вполне может быть, что представляли ему родственников покойной Марты, а он их не видел?

– Родители Марты, – успокаивает его брат, – никогда не были в нашем доме. Марта родилась в городке, на границе с Польшей, Кротошине. Там половина жителей – поляки, а половина – немцы. Родители ее – польские евреи. После войны городок отошел к Польше, и они там остались. Они глубоко религиозные евреи, но от меня ничего не требовали, кроме того, чтобы я уважал законы Израиля. И если бы я не был упрям, как мул, мы могли бы мирно покинуть их дом. Благословение родителей сопровождало бы нас, и мы не должны были бы тайком оставить их дом и порвать навсегда связь с ее семьей. Но, Альфред, я не знаю, что тогда со мной было, в те годы. Все, что было связано с еврейством, отталкивало меня. Родители ее и все их окружение, правила и устои их жизни вызывали во мне сильнейшее сопротивление. Я не принимал их самые скромные требования. Никаких компромиссов, даже самых небольших. Я был в их глазах хуже любого гоя. Почему я вел себя так, абсолютно не по-человечески?.. Альфред, сегодня я знаю, что виноват в этом был Александр. Ты помнишь моего друга Александра, с которым я снимал одну комнату в первый год учебы в университете?

– Да, да, – протирает дядя очки с радостью, – он был сионистом.

– Пламенным сионистом. У нас был сильнейший конфликт, в связи с его сионизмом и горячим отношением ко всему еврейскому. И дружба наша была разорвана в связи резкой разницей мировоззрений.

– Но, почему, Артур? Почему?

– Альфред, – Артур Леви поднялся с кресла и стал расхаживать по комнате. – Мне всегда было больно из-за этого разрыва между мной и Александром. Такого друга у меня больше не было. Сегодня я полагаю, что были разные причины нашего разрыва. Уже тогда Александр представлял истинный образец лидера. Заложены в нем были черты, определяющие человека, как Александр называл его тогда, солидаризирующегося с иудейским восстанием, с противостоянием евреев всем их врагам. Александр был очень скромен в поведении. От себя требовал гораздо больше, чем от других. Был бесстрашным, реалистом, но и большим мечтателем в решении мировых проблем. И в то же время развил в себе все те слабости, которые бывают у лидера. Он любил красивые вещи и любил получать удовольствие от жизни. Его непоколебимый характер и твердая вера в свои идеи, сразу же сделали его лидером среди студентов-евреев. Многие тянулись за ним. Я же, насколько любил человека Александра, не шел вслепую за Александром-лидером. Хотя я, как и другие, видел его личное обаяние, которое влекло к нему людей, и даже был пленен им, но именно потому и восставал против него. Уже тогда он вел себя, как человек, который ощущал на себе всеобщее внимание. Я не был уверен, что эта собранность и цельность заставляла его идти на компромисс и отказываться от некоторых своих принципов, идти на поводу массы и собственных высказываний об обычных человеческих делах. Жизнь его и характер стали определять понимание, что он обязан хранить верность своему образу. Иначе, он разочарует тех, кто ему верит. Мой друг Александр превратился в лидера Александра. И более, чем хотел заслужить мою дружбу, хотел захватить меня своими идеями. Именно это захватническое чувство оттолкнуло меня от него. Его речи об организации еврейских масс для заселения древней страны праотцев взбунтовали меня. Ты понимаешь, Альфред, лишь сегодня я понимаю, что я был воспитанником моего времени, периода либерализма, богатого идеями развития личности, и любая идея об организации масс и присоединении к коллективу, отталкивала меня. Всю жизнь в моей душе продолжался спор с Александром. После того, как мы расстались, он перешел в маленький университетский городок, где продолжил учебу, а я мобилизовался в армию. Я мог освободиться от воинской службы, но не хотел. Я страдал из-за нашего разрыва и чувствовал себя очень одиноким. На воинской службе я познакомился с Мартой… И спор, который начался Александром, продолтвом, о которым говорил Александр с таким воодушевлением. Да, из-за этого спора, из-за жажды быть пламенным немцем и отринуть все, что связано с еврейством, отношения мои с ее родителями дошли до такой остроты, что мы поженились без их благословения. Марта, – мягкая улыбка появляется на губах господина Леви, – была бунтовщицей, всегда все делающей назло, готовой на любую авантюру, и это ей понравилось.