Наоми Френкель - Дети

– Она ни разу не пела в хоре, а я болен, – старается Саул опередить Иоанну.

– И не только поэтому, – добавляет Иоанна.

Она испытывает сильнейшее желание рассказать Нахману о своих планах в эту ночь, последнюю в году. Нахман, несомненно, поймет ее лучше, чем Саул. Отношения у нее с Нахманом отличные. О многом серьезном они уже говорили, и всегда ночью. Не спится ей здесь с момента приезда сюда. Причина: решение подразделения, что парни и девушки будут спать в одном помещении, парень рядом с девушкой, и девушка рядом с парнем. И это, при том, что кибуц не предоставил им кровати. Толстый слой соломы покрывает полы комнат. И это не просто – спать на мягкой соломе. Иоанна спит рядом с Саулом, который ведет себя ночью странно. Это ей не очень приятно, но она не произносит ни слова. Очень бы хотелось ей спать одной в углу, погруженной в свои мечтания, как она это всегда любит делать, но она никому не открывает свои желания. Снова скажут, что она индивидуалистка, и не готова к свободным и открытым товарищеским отношениям между мальчиками и девочками. Лучше ей молчать и терпеть поглаживания Саула, не говоря ни слова, пока он, в конце концов, не засыпает, и она ни сбегает из комнаты – охладить в ночном воздухе неприятные чувства, накопившиеся в сердце. И во всех ночных прогулках она встречает Нахмана. Гуляет ли она по улице, шатается ли по дворам, сидит ли под орехом, прячется ли во входе единственного на улице закрытого дома, всегда откуда-то возникает Нахман. Вначале она пугалась. Потом привыкла. В конце концов, они подружились. В последние дни они даже определили место их ночных встреч в доме, где обитает Нахман. Дом, как все дома, только он заперт, и ключ у Нахмана. На стене комнаты написано детской рукой:

В эту комнату Нахман внес старые, брошенные в домах, вещи. Они собраны им здесь – медные кувшины, обломки посуды, целая библиотека порванных и потрепанных книг Гете, Шиллера, учебников, молитвенников на иврите, страницы которых стали рассыпаться. Мезуз, которые уже с трудом держались на дверных косяках. Серебряная посуда, почерневшая от старости, серебряный кубок для освящения вина. Коробка духов, серебряный подсвечник с поломанной ножкой. В одном из домов он обнаружил два флага – один кайзеровский – черно-бело-красный, другой – бело-голубой с магендавидом. Оба флага он повесил в своем жилище, на доске, на которой когда-то готовили кошерное мясо, как он объяснил Иоанне. Выставил, как на продажу, старую одежду, обувь – мужскую, женскую и детскую, поломанную куклу, обломки игрушек в деревянном корыте, женский гребень и бритву, платок с вышитым вензелем, пустую бутылку от одеколона и синюю бархатную сумку, на которой золотыми нитками выткан «магендавид», пустой мешочек для талеса и филактерий, и уйму забытых писем. Он разложил эти пожелтевшие от времени письма по именам адресата и перевязал шнурком от ботинок каждую пачку в отдельности. Большинство писем получила женщина по имени «тетя Берта», и писал ей сын по имени Эммануэль. Нахман почитывал эти письма, и потому не перевязал их шнурком, и положил на них серебряную ложку со следами зубов ребенка и двумя буквами – А.Р.

Иоанна была первой, которую Нахман привел сюда. Никого из членов кибуца он еще не приглашал, боясь вопросов, выражающих удивление этим собранием старья и обломков. В Иоанне же он был уверен, что она не удивится, и не будет задавать вопросы. Дверь закрывалась за ними, как и уста Иоанны. Электричества тут не было. Нахман зажигал задымленный фонарик на столе, между пачками писем. Слабый мигающий свет фонарика бросал тени на сокровища Нахмана. Казалось, ночь снаружи только и ждала их прихода. Поздние часы ночи истекали, и темнота сгущалась. Деревья снаружи били голыми ветками по стенам, глаза Иоанны и Нахмана смотрели в ночь на белый вал снега, ударяющий в окна. Тогда взгляд Иоанны убегал от окна к двери, у которой отсутствовала ручка, и ей всегда казалось, что дверь не откроется, и она останется закрытой навечно в этом логове Нахмана. От дверей взгляд ее переходил на письма. Имена на них оживали, превращаясь в людей. Жильцы оставленных домов возвращались – взять свои забытые вещи, окружали Иоанну.

– Полагаю, что буквы А.Р. это инициалы имени Александр Розенбаум, – говорил Нахман, открывал бархатный мешочек, указывая на вышитые буквы на шелке, который пожелтел и был разорван, – думаю, что талес и филактерии тоже его. Александр здесь жил и рос.

– Я знаю. Он мне рассказывал. Только благодаря ему я смогла приехать сюда в зимний лагерь. Александр убедил моего брата отпустить меня, несмотря на генерала фон-Шлайхера. – И вдруг глаза ее расширяются. – А он знает, что эти его вещи находятся здесь? Может, вам надо их ему вернуть?

Нахман молчал. Пытался перевести тему, указал на стишок на стене и сказал:

– И этот стишок тоже он написал.

– Он! – раздалось ее восклицание среди всего нагромождения вещей в комнате.

«Он» перестал быть Александром, другом ее отца, которого она любит почти так же, как отца. Внезапно этот «он» как бы исчез и стал чем-то абстрактным, смешался с ночной мглой и непроницаемым горизонтом. Страх объял ее перед всем этим наследием, нагроможденным перед ней грудой обломков и старья, желтизна которых была подобна листам книг и писем. Вся тяжесть старых брошенных домов, несущих память разрушенных жизней давила на нее печалью, накопившейся за годы между этими пустыми домами. В этот призрак, который не гуляет по аллеям снаружи, не шатается между домами, а нашел себе логово в ее душе, в глазах, замерших в испуганном взгляде на Нахмана.

– Когда приходишь сюда побыть среди вещей, которые когда-то принадлежали людям, это как будто ты вернулся в потерянный дом. Не так ли, Иоанна?

Вдруг ей кажется, что она не хочет находиться ни в каком ином месте в мире, только в этой комнате. Душа ее привязалась к Нахману, над которым все в кибуце все чуть посмеивались, и говорили, что он «немного не того», точно так же, как говорили о ней.

– Вообще-то, – говорит она Саулу, радуясь только что промелькнувшей мысли, – вообще-то ты можешь вернуться в столовую, а я пойду с Нахманом. Быть может, он пройдет со мной немного в лес в полночь, верно, Нахман?

– В лес? Что происходит в лесу в полночь? – удивляется даже Нахман.

– Что-то случится, Нахман. Сердце мне подсказывает, что случится что-то. Есть у меня такое чувство... Может, потому, что это последняя ночь в году. Когда возникает такое странное чувство, что должно что-то случиться, кажется тебе, что вот оно случается, вот-вот, и нет необходимости, чтобы это еще случилось, потому что в сердце это уже происходит.