Наоми Френкель - Дети

– Конечно, заходи, – добавила старуха, – кому ты будешь мешать?

– Вам. Вы же оба социал-демократы, ну, а я...

– Социал-демократы, – рассмеялся Эрвин, – газеты пишут, что Гитлер завтра-послезавтра возьмет власть. Судьба у нас будет одна и та же. Заходи, Отто, заходи.

Они вошли в заднюю комнату в конце коридора, где жила старуха с внуками. Три кровати стояли по углам. Дети Хейни играли в это время на улице. Эрвин опустился на кончик матраца. Как хорошо было бы лечь, закрыть глаза и больше вообще не выходить.

– Если ты хочешь лечь, – сказала старуха, – ложись. Ты ведь пришел прямо с фабрики.

– Я даже не успел помыться.

– Ну и что в этом? В конце концов, это всего лишь простыни. Тебе необходимо отдохнуть.

Материнский голос еще более обострил ощущение того, что его ждет. «Так или иначе, у нас одна судьба!» – повторил он про себя слова, сказанные им Отто. И он растянулся на постели. Уперся взглядом в потолок, и одна мысль согрела сердце: Отто и старуха-мать единственные близкие его друзья. Судьба у них всех – одна! Что же мешает ему рассказать им: «Я пришел выложить вам самую большую беду в моей жизни. Речь о близкой моей смерти». Но это виделось ему бесполезным. Он молчал, втайне надеясь, что они не начнут разговор.

– Как хорошо лежать и отдыхать.

Старуха по выражению его лица и движениям прочла, что он хочет сказать что-то абсолютно иное, что-то тяжкое, мучающее его душу. Хотела поговорить, но рта не раскрыла. Зажгла свет, полагая, что это, быть может, развяжет ему язык, глаза ее требовали: «Говори! Богом прошу, говори. Тебе нужна помощь».

Он закрыл глаза, говоря себе, что нет у него более верного друга в беде, чем она. И несмотря на все это, ничего не сказал ей. Зажег сигарету и с наслаждением затянулся.

– У меня жажда, – сказал он под пристальным взглядом старухи, – это большая беда, мать, моя вечная жажда.

– Может быть, ты болен? – сказал Отто. – Мне знаком один человек по имени Эдуард. У него диабет. Несчастный все время просит пить. Денег у него недостаточно на еду и лечение. Очень страдает этот человек, Эрвин. Выясняется, что и ты...

– Пойду, приготовлю нам кофе, – говорит старуха.

– Отто, – сказал Эрвин, – конец близок.

– Никакого конца! – Отто гневно ударил по столу. – Гитлер придет к власти, и начнется жизнь. Тогда будет большая война. Он что, может нас задавить? Нет в этой стране большинства, которое встанет против него? – встал со стула, прошелся по комнате, остановился у кровати Эрвина.

Эрвин прервал слова Отто сухим смехом, и Отто вернулся к стулу. Вспомнил, что Эрвин не «настоящий коммунист», и замолк.

– Что за смех? – спросила вернувшаяся старуха. – Рассказали анекдот?

– Если Гитлер это анекдот, так я рассказал анекдот, – ответил Отто.

Запах кофе растекся по комнате. Эрвин присел к столу. Выглядел он странно, несмотря на то, что волосы его и одежда не помялись. Выражение лица и глаз делало его человеком, сбитым с толку. Пил он кофе, как пес, жадно лакающий воду из миски, проглотил бутерброд, почти не жуя. Во всем чувствовалась его нервозность.

– Как семья? – спросила мать.

– Все в порядке. Полагаю, что все в порядке.

– Конечно же, в порядке, – подтвердил Отто, – вчера я слушал речь Герды на нашем собрании. Она истинный борец, и говорила она, то же, что и я. Станет Гитлер главой правительства, и все мы взойдем на баррикады. Грянет гражданская война и у нас есть шанс победить. Это то, \что я говорю тебе, Эрвин. Будем воевать!

– И тогда мы снова будем вместе, едины, – сказала старуха Эрвину, поигрывающему чашкой, и выжимающему из нее последние капли кофе, – вместе, и ничто нас не разделит.

«Будем вместе, я и Герда», – истолковал Эрвин ее слова. И Отто, склонив голову над столом, прошептал:

– Конечно, мы будем вместе. И я говорю вам. Я – человек, наиболее осведомленный. Будет лучше, если он возьмет власть, ибо у нас все готово к этому. Я говорю вам, следует придержать языки, но великое восстание подготовлено!

Снаружи донесся смех детей и выкрики мелких торговцев, и, слыша гудки автомобилей, Эрвин не испугался. Быть может, вчерашний телефонный звонок был от разыскивающего его друга. А может, от Курта, который звал его примкнуть к подполью. Нет больше партий. Есть одно большое объединенное подполье. Зачем им покушаться на его жизнь? Посмотрел на часы. Близится время новостей. Может, уже объявят о Гитлере, как главе правительства, и отсюда он прямо направится к Курту, чтобы поставить себя на службу подполью? А от Курта – к Герде?

«Выйдем на борьбу, Герда! Мы снова вместе, и ничто нас больше не разъединяет».

В комнатке старухи-матери нет радио, и Эрвин торопится выйти.

– Я пошел. Вспомнил... я занят, мать. Я очень занят.

– Иди своей дорогой, сын мой. Успеха! – она положила руку ему на губы, и он ее поцеловал.

– Что это за лидеры? – упрекнул его Отто.

– До встречи, Отто, – хлопнул его Эрвин по плечу, так, что он весь затрясся, – До встречи на баррикадах. Постараюсь там тебя встретить.

– Ого! Наконец-то ты понял, что происходит.

Время после полудня берлинцы проводят на улицах, множество народу промелькнуло мимо Эрвина. И кажется ему, что ожидание решающего события, которое может произойти в любой миг, написано у всех на лицах. В людях, идущих по переулкам, он видит единомышленников. Два штурмовика прошли мимо, и он остановился, и вперился в них явно провокационным взглядом. Уверен был, что живыми из путаницы переулков они не выйдут. Еще миг, и все здесь всколыхнется. И в этой всеобщей вспышке жизнь его будет спасена. На углу подростки уже выкрикивали названия вечерних газет. Побежал к ним, схватил газету. Ничего не нашел. Переговоры с Гитлером провалились. Президент с гневно отчитал Гитлера. Колени Эрвина ослабели, шанс остаться жить исчез. Купил вечерний выпуск коммунистической газеты. Даже не открыл ее. Побежал к трактиру, но и его не сразу открыли. Начал заигрывать с молодой официанткой, и она ответила. Ущипнул ее за щеку чересчур сильно, до боли.

– Озабоченный козел! – зло крикнула она и ушла.

Только сейчас он заставил себя открыть газету – те же новости, что и в других газетах, только здесь, в коммунистической газете писалось, что Гитлер был отставлен из-за страха перед народом, и успех этот целиком принадлежит коммунистам. «Но пока у них есть еще достаточно времени заняться мной». Сжал рюмку, но не донес до рта. Швырнул газету на стул и тяжелым шагом вышел из трактира.

На улице стоял, колеблясь. Не было у него душевных сил вернуться в дом Леви. Он жаждал лишь одного: попрощаться с Гердой. «Не хочу, чтобы она осталась в неведенье, так и не зная о моей судьбе». Решил послать ей подарок. Вошел в книжный магазин и купил стихи, которую давно выбрал для нее – «Книгу нищеты и смерти» Рильке». Полистал, глаза остановились на строчках: