Юрий Хазанов - Знак Вирго

Как сюда попали, в Тобольск? Это ему тоже дядя Федор недавно рассказал. Ведь жили они под Барабинском… Знаешь такой город, нет? Там Иван от матери и потерялся, и в больницу попал… Отчего уехали? Вроде из-за него — из-за Ивана. Чтобы, значит, не отобрали, в детдом не отправили… Ну, могли, могли, если говорю… хотели… были люди…

Они медленно поднимались вверх от Иртыша, когда Юра спросил:

— Ты в Бога веришь?

Почему задал этот вопрос, он не знал, но что-то в том, как говорил Иван, подтолкнуло его.

— А ты? — спросил тот.

— Я — нет.

Юра не верил в Бога; вернее, никогда не задумывался, есть он или нет, потому что знал, что его нет. Не могли же, в самом деле, находиться на небе старик с белой бородой и ореолом вокруг головы или тот, кто помоложе — с длинными волосами и короткой бородкой? Но в то же время вера никогда не казалась Юре чем-то нелепым или дурным, не вызывала, как у многих, насмешки, злобы, раздражения, неприятия. Ведь сколько людей верило и верит — значит, что-то в этом есть… А когда бывал в церкви — с няней-Пашей, с отцом, иногда один — из любопытства, то всякий раз испытывал легкое волнение, ощущал торжественность минуты, и на это время его неверие и недоверие почти пропадали. Чаще всего заходил в церковь в Богословском переулке, недалеко от их дома, а еще в ту, что в Брюсовском, и в Храм Христа Спасителя на Волхонке, с отцом; тот показывал ему там росписи — кажется, Васнецова; бывал в Иверской часовне у Красной площади; любил бродить по залам бывшего Страстного монастыря, где тогда открыли антирелигиозный музей, но Юру мало затрагивали лозунги — насчет «опиума для народа» или «враждебных действий попов»; он безучастно проходил мимо произведений знаменитых плакатчиков-атеистов — Ганфа, Скаля, Черемныха; его не интересовали брошюры под названиями: «Стройте безбожные колхозы», «Долой кулацко-поповскую пасху», «Нужна ли религия»; его никогда не тянуло вступить в ОВБ («Общество воинствующих безбожников») или стать членом бригады книгонош — распространителей антирелигиозной литературы. Он не задерживался перед грозным призывом: «Каждый должен быть безбожником! Оспаривать это может только тот, кто против диктатуры пролетариата!..»

В музее ему просто нравилась тишина, было интересно глядеть на разные картинки с изображением церквей, крестного хода, скопцов или «хлыстов» из такой-то губернии.

— …А я верю в Господа нашего Иисуса Христа, — сказал Иван.

Это прозвучало для Юры так, как если бы тот признался, что только что прилетел с Марса. Ладно был бы еще древним стариком, а то Юриного возраста.

— А как же? — спросил Юра. — Ты же комсомолец? Пионером был?

— Никем я не был, — сказал Иван. — И в школе почти не учился. Я ж тебе говорил, припадочный я.

— А как же… — опять начал Юра.

— Не бойся, читать-писать умею, не хуже тебя. Меня дядя Федор обучал. По Библии. Наврал я, что у него нет. Он ее прячет, это верно, а только все равно сохранил. Как же можно без нее? Священная ведь книга. Ты, небось, и не видел никогда?

— Нет, — сказал Юра.

— Там про нас про всех написано. Что было, есть и будет. И нам она дана в наставление. Так апостол Павел говорит.

Юра хотел было спросить, кто такие апостолы — он их, кажется, немного путал с ангелами или архангелами, — но не стал показывать свое полное невежество. Впрочем, он и не считал это за невежество.

— Ты ничего-ничего не знаешь из Библии? — продолжал Иван, и Юру даже разозлила эта настырность. Ну, чего пристал? Юра ведь не спрашивает его, читал он Мопассана или Кервуда, например?.. — А картины библейские видел?.. — снова спросил Иван. — Их ведь у вас в музеях полно. В Москве. Мне говорили… Здесь у нас ничего нет. Например, про Юдифь, про царя Давида, про Иону, которого кит проглотил. Я все их истории наизусть знаю.

— Расскажи, — попросил Юра.

— Правда, рассказать?

— Конечно. Мне интересно.

Юра не лицемерил. Кроме того, ему ведь совсем нечего делать: он был рад любому знакомству — лишь бы день быстрей проходил.

Уже наступали сумерки, стало холодней.

— Знаешь что? — сказал Иван. — Хочешь, пойдем к Тихону, к звонарю? У него тепло, не гляди, что на колокольне. Только бы он очень пьяным не был. Но ты не бойся.

— Я не боюсь.

— А историю я тебе, какую хочешь, пока идем, поведать могу. Двинули? У него омуль всегда бывает. Ох, вкусный! Ел когда-нибудь?..

Они пошли к церкви Успения, и по дороге Иван рассказал Юре одну из обещанных историй.

Жил-был, стало, такой вавилонский царь Худоносор, много он земель завоевал и людей в плен позабирал. Но не всех пленных расстреливал, многих даже в живых оставлял и уму-разуму учил. Не сам, учителя разные — евнухи, у которых все-все повырезали, им только ученье и остается. Самым умным из ихних учеников был один, Данилой звали.

Он сперва одну женщину от смерти спас — выступил на суде и доказал: не виновна она нисколечко, оговорили ее два старика, чтоб самим чистыми быть. За это их побили камнями.

А потом царю сон приснился, и он велел мудрецам своим, чтоб разъяснили ему, разгадали, то есть. А сам свой сон позабыл. Как тут разгадаешь? Мудрецы туда-сюда, ничего не выходит, а царь страсть как озлился: убить, кричит, всех мудрецов, и Данилу тоже.

«Нет, постойте, — говорит Данила. — Я, может, разгадку еще открою. Дайте мне срок до завтрева».

И всю ночь он что делал? Молился. И Господь явил ему милость: все рассказал про сон царя. Наутро Данила приходит к Худоносору и говорит: «Так и так, твой сон был про то, что приключится с царством твоим. А приключится то-то и то-то…» И царь похвалил его и назначил большим начальником.

А через месяц-два велел царь поставить на поле большой статуй из золота и чтоб все ему кланялись и поклоны били, а не Господу Богу. Все и кланялись, но Данила и его дружки ни разу даже не поклонились. Тогда царь приказал растопить пожарче печь и бросить туда их всех. Так с ними и сделали, но они опять молились Богу, и ангел спас их от смерти и вывел из огня невредимыми…

А после там другой был царь, Валтасар. Этот очень любил пировать. Что ни день — пир горой. И пьют, и жрут, и все такое… Один раз до того напился, велел принести сосуды из храма Божьего, что в городе Ерусалиме, и давай из них винище лакать. И в этот самый момент появилась рука — понимаешь? — и написала на стенке такие слова: «мене, текел, перес». Ну, все, конечно, дрожат от страха, и царь тоже. А никто ничего не понимает. Царь кричит: «Позвать ко мне Данилу! Пускай растолкует, что к чему». Привели Данилу во дворец, и так он сказал: ты, говорит, царь, вознесся против Господа небес и пить посмел из сосудов Его, и за это послана от Него кисть руки и начертано это писание. А значит оно, что конец пришел твоему царству, недостоин ты править им…