Филипп Эрланже - Генрих Третий. Последний из Валуа

Протестанты после Варфоломеевской ночи лишились своих вождей. Они потеряли короля Наваррского, которого почти насильно заставили перейти в католичество и теперь держали чуть ли не пленником в Лувре. Руководителем их считался Конде, в настоящее время живший в изгнании в Страсбурге, но отсутствие его оставляло поле битвы свободным для многочисленных пасторов, превративших юго-запад страны в независимую республику, которую поддерживали Англия и немецкие князья.

Между двумя этими полюсами находилась партия Политиков, либеральная программа которых привлекала к ним умеренных и любителей порядка. По правде говоря, им нужно было только завоевать власть, и в этом они рассчитывали на герцога Алансонского, хотя дело де Ла Моля доказало его низость и трусость. За стенами дворца герцог, который теперь стал монсеньором, плел свои темные заговоры вместе с пылкой Маргаритой и Генрихом Наваррским, до поры до времени прятавшим свои честолюбивые замыслы под маской наивности и простодушия.

И все эти люди, от которых могли произойти только несчастья для страны, видели в монархе своего личного врага. И будь их воля, Генрих по возвращении нашел бы свое королевство раздробленным, но на пути к воплощению честолюбивых планов вставало извечное препятствие – черный призрак королевы-матери.

Ненависть к Екатерине Медичи объединяла самые разные партии. Не было преступления, в котором бы ее не обвиняли, включая убийство и отравление собственных детей. Следует признать, что Екатерина своей макиавеллиевской политикой, своим поведением в Варфоломеевскую ночь и своей одержимостью сохранить единство страны давала повод для этой ярости.

К 1574 году, когда в руках ее снова оказалась почти абсолютная власть, Екатерина полностью сохранила свой острый и ясный ум. Несмотря на то что она необыкновенно располнела, несмотря на частые недомогания, нередко вызванные излишествами в еде, Екатерина в пятьдесят пять лет сохраняла свою необыкновенную энергию. Как всегда, она была в состоянии написать дюжину писем сразу; как всегда, она сама следила за значительными событиями и за пустяками, ничего не упуская из виду, – ни событий, происходящих при дворах иностранных государств, ни любовных похождений своих фрейлин, ни возведения новых дворцов, ни времяпрепровождения принцев.

Она умела использовать свою дурную славу – «мадам змея» называл ее король Наваррский, – чтобы держать в страхе противников, но это же толкало ее к чрезмерной доверчивости в окружении близких людей. Это было одно из слабых мест Екатерины наряду с властностью и слепой материнской любовью.

Надежда увидеть своего обожаемого сына на французском троне примирила королеву-мать с потерей Карла IX. Она нисколько не сомневалась, что авторитет Генриха, его живой ум и военные таланты вернут королевской династии ее прежнее значение. Перемены уже ощущались в политике дворца: она стала мягче и терпимее. Опасное заблуждение! Конечно, по интеллектуальным способностям новый король превосходил не только своего жалкого предшественника, но и всех принцев своего рода после Франциска I, однако мать забывала о его молодости, неопытности и особенно о его слабом здоровье.

Екатерина была достаточна умна, чтобы понимать: человек выигравший битву при Монконтуре, не будет столь податлив, как Карл IX, и не позволит командовать собой. Выдержит ли их взаимная привязанность столкновения, неизбежные между молодым человеком, которому выпало сыграть столь значительную роль, и старой женщиной, неспособной отказаться от власти? Но для Екатерины главным было сохранить любовь своего сына. Поэтому, несмотря на оскудение казны, она заказала для него новое жемчужное ожерелье.

Кроме того, королева-мать хотела преподнести своему обожаемому сыну бесценный дар – страну, в которой царят мир и покой. Увы! Протестанты, раздавленные в Нормандии, становились грозной силой в Дофине, где ими командовал Монбрю, и в Гаскони, где всем заправлял знаменитый Лануе; а корсары Ла-Рошели держали в страхе весь Атлантический океан. Восточные и северные провинции были целиком под влиянием Гизов, а разглагольствования Политиков привлекали к ним все новых и новых сторонников.

Королева-мать совершила ошибку, арестовав маршалов Монморанси и де Коссе, людей достаточно лояльных. Вся власть оказалась в руках Монморанси-Данвиля, второго сына покойного коннетабля, который был полновластным хозяином Лангедока и превратил его, по существу, в самостоятельное королевство. И теперь Данвиль, человек честолюбивый и хладнокровный, стал хозяином положения. Решись он покинуть лагерь протестантов, они вынуждены были бы подчиниться двору, укрепи он свой союз с ними, королевская власть не смогла бы покончить с этой войной ни путем победы, невозможной из-за неравенства сил, ни путем уступок, против которых тут же бы восстали сторонники Гизов.

Екатерина попробовала арестовать этого опасного дворянина, но королевский посланник, найдя его в Тулузе под защитой хорошо вооруженной армии, осмелился лишь высказать ему несколько упреков.

Тогда королева-мать прибегла к своему любимому средству – хитрости. Истратив 70 000 ливров, она добилась, чтобы Лануе распустил свою армию на два месяца. Это случилось 27 июня. Екатерина ждала прибытия Генриха, чтобы разделаться с мятежниками, призвав на помощь швейцарских наемников.

После короткой остановки в волшебном городке Малконтента, Генрих, еще полный воспоминаний о Венеции, миновал Падую, Феррару, Мантую и Парму, совсем ненадолго задержавшись в Милане.

По дороге к нему присоединились Бельгард, Пибрак и молодой Келюс, попавшие во время погони в руки польских воевод и только теперь освобожденные.

Генрих встретил их с восторгом. Он назначает Бельгарда маршалом Франции и размещает его в своей собственной комнате; во всех же делах неукоснительно следует советам Пибрака. Эти двое придворных, ловко используя благодарность короля, сумели полностью подчинить его своему влиянию. Но если Пибрак, человек разумный и набожный, мог вполне служить Генриху наставником, то Бельгард, напротив, думал лишь о том, какую выгоду можно извлечь из расположения короля.

Виллекье, полностью преданный королеве-матери, написал своей покровительнице жалостное письмо, в котором он обличал интриганов. Екатерину это послание привело в ужас – она тут же отправляет в Италию Шеверни, одного из самых близких своих людей, с тем чтобы он передал Генриху ее наставления и советы. Сгорая от нетерпения, она не могла ждать своего сына в Париже, и 8 августа весь двор направляется ему навстречу. Герцог Алансонский и король Наваррский ехали в карете королевы-матери, так что она не спускала с них глаз ни на минуту.