Филипп Эрланже - Генрих Третий. Последний из Валуа

Однако стратегические позиции – Бастилия, Арсенал, мосты – были еще в руках королевских войск. С площади Мобер, отделявшей район Университета от Сите, Крийон запрашивает королевского разрешения перейти в наступление. Но Генриха приводит в ужас мысль о необходимости открыть огонь против своих подданных – он предпочитает переговоры.

В своем портшезе королева-мать курсирует из дворца Гиза в Лувр и обратно. Герцог, словно его внезапно разбудили, изображает крайнее изумление происходящим, которое, впрочем, могло быть искренним. В ответ на призывы Екатерины восстановить мир и спокойствие, герцог отвечает только, что ему известно очень немногое, да и то со слов отдельных горожан… что он не военный человек… что все это дело рук городского магистрата…

Утро проходит в пустых переговорах, а Бриссаку и Крусе за это время удается взять в кольцо гарнизон – около полудня они начинают осаду. Атакованные с трех сторон солдаты вынуждены покинуть Новый мост, район Шатле и Сите; они отступают на другой берег. В два часа дня король, желая во что бы то ни стало избежать кровопролития, отдает через д’О приказ войскам отступить и сосредоточиться вокруг Лувра, но к этому времени на пути у них уже выросли новые баррикады, и солдаты оказываются отрезаны от дворца.

Сторонники Католической Лиги обстреливают наемников из окон домов и с крыш. Окруженные со всех сторон, швейцарцы при виде того, как один за другим падают, сраженные, их товарищи, отбрасывают в сторону аркебузы и падают на колени, моля «добрых католиков» о пощаде.

В отличие от Людовика XVI, с равнодушным эгоизмом покинувшего своих защитников, Генрих III больше заботится о спасении своих людей, чем о собственном. Подавив гордость, он просит герцога де Гиза спасти швейцарцев от расправы толпы.

Герцог с удовольствием воспользовался возможностью показать свое могущество и влияние. С развевающимися на ветру волосами, без шпаги, лишь с легкой тросточкой в руке, передвигался он от баррикады к баррикаде, встречаемый восторженными криками и овациями. Никогда еще герцог де Гиз не казался столь могущественным и красивым. Толпа его боготворила. Герцог сделал красивый жест, спасая жизнь господина д’О и швейцарской гвардии: он заставил гвардейцев поднять с земли брошенное ими оружие и отправил их во дворец, как провинившихся детей.

Такое великодушие вызвало в толпе оглушительные крики: «Да здравствует Гиз!», а герой дня с ложной скромностью повторял: «Друзья мои, довольно! Это чересчур! Надо кричать: “Да здравствует король!”»

Но никто, конечно, и не думал ему повиноваться.

К вечеру герцог Лотарингский был полновластным хозяином в Париже. Власть уходила из рук Генриха III, и причиной тому были его либерализм, четырнадцать лет наветов и клеветы, экономический кризис, испанские деньги, ненависть фанатиков, пассивность умеренных и непонимание со стороны народа.

Что собирался делать герцог де Гиз со своей победой? Он был сейчас хозяином своей судьбы. Два пути лежало перед ним: он мог, превратив мятеж в революцию, добиться смещения династии Валуа и мог, поторговавшись с Генрихом III, заставить короля передать ему власть законным путем. Но Гиз, как человек нерешительный, выбирает промежуточный вариант – он не встает во главе войска, указывая ему путь как полководец, а предпочитает подождать, пока армия сама подскажет ему, в каком направлении следует двигаться.

Непреклонные сторонники испанцев – мадам де Монпансье, Бриссак, Менвиль и духовенство – отнюдь не считали, что сражение завершилось. В пятницу, 13 мая, не дожидаясь приказа Гиза, они привели в действие солдат, стоявших у ворот города, и силой взяли сначала Арсенал, а потом Ратушу. Духовенство сформировало «священный батальон», состоявший из восьмисот семинаристов и четырехсот монахов, – все они горели решимостью «убить брата Генриха».

Король срочно созвал королевский совет. Любой ценой он хотел избежать уличных боев, после которых монархия была бы свергнута, как это случилось в 1792 и в 1830 годах. Вполне справедливо он полагал за лучшее покинуть город, чтобы избежать какого бы то ни было столкновения с восставшим народом и, находясь уже за пределами Парижа, организовать отпор мятежникам. По всей видимости, Тьер учел этот тактический урок при подавлении Коммуны в 1871 году.

Против плана короля не возражал никто, кроме королевы-матери, – полностью полагаясь на свою способность к интригам, она находила возможным заключить с Гизом перемирие и доставить его в Лувр сговорчивым и покорным. Генрих отнесся к этому скептически, но разрешил королеве-матери попытать удачу в сопровождении Государственного секретаря Пинара.

Но напрасно тратит королева-мать свое красноречие и свой ум в благоухающих весенними ароматами садах дворца герцога Гиза – герцог наотрез отказывается подвергать себя риску и появляться в королевском дворце. А вдоль реки уже несутся крики мятежников: «Мы вытащим это ничтожество из его Лувра!»

Генрих III, будучи от природы прекрасным актером, невозмутимо прогуливался по саду Тюильри, выходившему к Сене и отделенному от нее только решеткой. Спокойно пройдясь по аллеям, король подходит к главным воротам Тюильри, охраняемым швейцарской гвардией. И только оказавшись тут, Генрих III приказывает отправляться в путь. Это было отступление, но не паническое бегство. Король покидал свою столицу, а вместе с ним – канцлер, герцог де Монпансье, маршал Бирон, государственные секретари, господин д’О, кардинал Ленонкур. Его королевское величество отправился в путь под защитой швейцарской гвардии из четырех тысяч человек, французской гвардии и Сорока Пяти, окруживших Генриха III живым щитом.

Оказавшись в Шайо, Генрих оборачивается к оставшемуся позади городу, отплатившему ему за добро лишь неблагодарностью и изменой, и гневно проклинает его. И еще Генрих клянется вернуться, только когда путь назад будет расчищен. А пока он выбирает местом своего пребывания Шартр, куда тут же переезжает весь дипломатический корпус.

А 29 мая Армада была готова к отплытию.

Обе королевы, Екатерина и Луиза, оставшись в Париже, делали все возможное, чтобы сохранить видимость нормального правления, но все равно город оказался во власти Католической Лиги, но не Лиги принцев, хотя кардинал Бурбонский и герцог Майенский сразу же повели себя там как победители. На деле в Париже хозяйничали всякие негодяи, проходимцы и шпана – сброд, который при любом мятеже сразу всплывает на поверхность.

А в Шартре Генрих III томился в полном одиночестве, снедаемый меланхолией и сомнениями. Ему казалось опасным опираться на поддержку протестантов, но еще меньше он полагался на оставшихся верными короне католиков: клан Монморанси и партию Политиков, ненавидевших Гизов. Но те и другие бездействовали.