Владимир Буртовой - Cамарская вольница. Степан Разин

Лукерья медленно, словно это стоило ей огромных усилий, повернулась к тезику Али и с таким укором посмотрела в его глаза, черные, бегающие, что тезик окончательно растерялся. Он понял: если и сохранит себе жизнь, то Лукерью потеряет окончательно! Это так же верно, как и то, что солнце каждое утро восходит со стороны Хвалынского моря!

— Иди домой, Али… И не перечь мне! — строго прикрикнула Лукерья, увидев, что тезик сделал было жест возразить ей и даже протянул руку взять и увести ее с собой. — Коль не решу уйти от тебя окончательно, то к вечеру ворочусь. А коль вечером меня не будет, так и вовсе не жди более! — И с болью в голосе почти прикрикнула на тезика, видя, что он все еще мешкает идти прочь: — Ты зачем меня сюда привез? Обещал креститься и обвенчаться со мной в русском соборе! А сам? Ступай же! Обманщик, клятвопреступник! Ты не только женщину обманул, ты моего брата в галеры продал! И это тебе ни аллахом твоим, ни моим Богом не простится! Ступай, покудова я в гневе не исцарапала тебе лицо на вечный позор мужчине, не умеющему исполнить своей клятвы!

Тезик, в присутствии Никиты не посмев применить к невесте силу, пробормотал по-своему какие-то угрозы и, оглядываясь через каждые десять шагов, удалился и пропал в воротах башни кремля.

Лукерья, вновь заискрившись глазами, взяла Никиту за руку, один миг поколебалась в душе, вздохнула, что-то решив про себя, сказала, глядя Никите в лицо:

— Ну, братик Никита, веди меня к дому, где ты прежде жил… Послушать, смотреть на тебя хочется, голубок мой синеглазый… А там как Бог подскажет…

Никита очнулся от воспоминаний, не удержался, нежно пожал руку сидящей со светлым лицом Лукерье, вздохнул и сказал:

— Вот так и кончилось наше хождение по морю. В конце июля оставили мы Свиной остров близ города Баку и пошли к Волге… Ну, а остальное вам ведомо, братцы. И вот славный донской атаман помилован государем и пойдет на Дон с большим богатством, а мы, даст Бог, по своим домам. Кончилось и мое казакование у атамана…

— Да-а, — причмокнул губами Михаил Хомутов, потер пальцами висок. — Кабы наперед знать — ей-ей, ушел бы и я с атаманом на промысел! Глядишь, и себе добыл бы шелковые портки альбо халат богатый из малинового бархата… — Сказал так, что подьячий Алешка Халдеев понять не мог, в шутку или всерьез это было сказано. Сотник отодвинул от себя миски с пищей, кружку и поднялся с лавки. — Ну, братцы, вы сидите здесь еще, а мне и в самом деле надо идти на зов полкового воеводы, чтоб беды себе на голову не накликать мешкотней. Ворочусь — скажу, о чем речь будет в кремле.

Наскоро одевшись, Михаил Хомутов не совсем твердой походкой последовал за сытым и хмельным подьячим, которого на шумной, народом заполненной улице признавали многие астраханские посадские люди и горожане, снимали шапки и отвешивали уважительные поясные поклоны. Оно и понятно: как хитрюга-подьячий в приказной избе сочинит челобитное прошение да воеводе преподнесет его, таково, глядишь, и решение просьбицы выйдет…

Той же беспокойной для астраханского воеводы ночью, без факелов и без громких покриков, из пытошной были выведены кандальные яицкие казаки, связанные между собой веревками. Темными переулками их под охраной детей боярских провели мимо безмолвного женского монастыря, мимо пустого базара и через Горянские ворота к волжскому берегу. Стрелецкие струги стояли много выше разинских, к ним и пошли по дну рва, чтобы не привлечь внимания дозорных казаков: узрят конвой, ударят сполох и отобьют колодников. В этом случае старшему из охранявших детей боярских велено колодников изрубить на месте, а самим срочно уходить из Астрахани, чтоб гнев атамана не пал на астраханского воеводу.

Прошли угловую башню, поднялись от речного берега повыше и полем шли еще с версту, потом снова спустились к Волге. Здесь под лунным светом у обрыва сонно покачивались два струга с опущенными на воду веслами.

— Проходи по одному! — распоряжался стрелецкий голова Леонтий Плохово, расставив детей боярских от берега и до сходней. — Да не толкись кучей! Свалится кто в воду, захлебнется со скрученными-то руками!

— У царя водяного не хуже будет, чем у царя московского! — зло и довольно громко ответил Максим Бешеный, ступивший на шаткий мосток. — Разве что винца выпить не даст, зато и каленых углей там не разведешь…

Казаки, переругиваясь с конвойными — детьми боярскими, поднимались по мостку на струги, выискивали местечко, чтобы лечь и забыться в беспокойном сне, радуясь хотя бы тому, что какое-то время будут дышать не смрадом подземелья, а чистым речным воздухом.

— Все до единого — пятьдесят четыре, — доложил Митька Самара, назначенный старшим на втором струге вместо оставшегося в Астрахани Аникея Хомуцкого. Хомуцкому выпало на долю исполнить повеление воеводы с шестью стрельцами сопровождать разинских казаков со станичными атаманами Лазарком Тимофеевым и Мишкой Ярославцем, которые ехали на Москву с повинной за все донское войско, бывшее в недавнем набеге на шахские земли…

— Выбирай якоря! Весла-а на воду! — Хомутов торопился: еще два-три часа темного времени до утренних сумерек, и заалеет небо над левобережьем. Если струги не успеют отойти от Астрахани на достаточное расстояние, разинцы на легких челнах могут пуститься в угон. Но, на счастье, с моря тянул довольно свежий ветер, поднятые паруса надулись, по речной волне ударили гибкие весла, и струги в безмолвии ночи, держась под высоким берегом, ходко пошли вверх, противу течения. Слышны были лишь размеренные команды гребцам, чтобы не сбивались с ритма, да легкий плеск воды у борта.

Когда город стал малоразличимым в предрассветной дымке, струги вышли на стрежень Волги, стрельцы подняли весла и дальше уже шли только под парусами. Шли медленно из-за не всегда доброго попутного ветра и из-за необходимости хотя бы два раза в день причаливать к берегу — готовить еду.

Стрелецкий голова Плохово, получив известие от курьеров из Астрахани в Царицын к воеводе Андрею Унковскому, что следом уже не в большом расстоянии за ними на стругах идут разинские казаки, повелел стрельцам снова взяться за весла, и лишь за полдня до прихода Степана Разина в Царицын, первого октября, он со своими стругами успел причалить к царицынскому берегу в надежде пополнить съестные припасы стрельцам и повязанным казакам. Отсюда до Саратова старшим в конвое будет уже сотник Хомутов, а ему, стрелецкому голове, велено быть до ухода Разина на Дон при царицынском воеводе в помощь.

Все эти дни Митьку Самару не покидало чувство вины, хотя разобраться, в чем именно эта вина, толком не мог. Он подолгу сидел на палубе струга рядышком с задумчивым Никитой Кузнецовым и его побратимом кизылбашцем Ибрагимом. Молчал, поглядывая, как перед ними качались посаженные колодники в пересменок со стрельцами. Но более других внимание привлекала влажная от пота рубаха походного казачьего атамана Максима Бешеного.