Константин Боголюбов - Атаман Золотой

Тоска по неудавшейся жизни звучала в песне, и было грустно слушать ее здесь, над речным простором, из уст людей суровой судьбы, для которых не было другой дороги, кроме как на виселицу.

— О чем задумался, атаман Золотой? — услышал Андрей сзади голос Матрены и вздрогнул от чувства неизъяснимой радости, пронизавшей все его существо.

— Вот о чем думаю. Соединиться бы нам да ударить по слободам, по заводам, волю дать людям.

Атаманша повела крутым плечом.

— На что это? Сколько своих потеряешь на таком деле.

Андрей взял ее за руку, горячую и сильную.

— Матрена! Нам бы с тобой век не расставаться.

Женщина тихо засмеялась и ответила раздумчиво:

— Не пара мы с тобой, милый, к тому ж и воли я попробовала. Ничьей женой уж не стану… Слышишь? Ничьей… Да и разве такая тебе нужна? Ты ведь молоденький.

Она быстро отошла к костру, налила себе полную чарку вина.

— Выпьемте, разбойнички, за добрую встречу!

— Пей, матушка Матрена Никитична!

— Будь здорова, землячка, — протянул свою чарку Блоха.

— А ты все бойко прыгаешь? — спросила Матрена.

— Покудова мать сыра земля носит, Матренушка.

— И все свою песню любимую поешь?

— А то как же.

Разбойники кричали:

— Будьте здравы атаман и атаманша!

Отсветы костра освещали загорелые, обросшие бородами лица членов грозного братства.

Пир затянулся за полночь.

— Не пора ли расходиться по балаганам? — сказала Матрена. — Есаул, выставь караулы. Прощай, Золотой, покойной ночи!

Андрей проводил ее горячим, полным страсти и обожания, взглядом и пошел к себе в палатку.

Долго он лежал с открытыми глазами, слушая стрекотанье неугомонных кузнечиков. Мысли его неотрывно блуждали вокруг Матрены. Если бы только она согласилась на соединение обоих отрядов, сколько можно бы доброго сделать для народа. А самое главное — быть с ней все время, видеть ее, ласкать ее, никогда больше не расставаться.

Вдруг он услышал шорох: кто-то шел по траве. Пола над входом в палатку приоткрылась, и знакомый голос позвал:

— Не спишь, Золотой?

Андрей вскочил и протянул руки.

— Матрена! Милая ты моя!..

…Он не слыхал, как она ушла. Солнце стояло уже довольно высоко, когда он проснулся, желая лишь одного — снова обнять ее.

Лагерь просыпался, но Матрениного отряда не было.

— Где Матрена? — спросил он у караульного.

— Раным-рано снялась и уплыла на пяти челнах.

Все случившееся казалось похожим на сон, однако тело хранило память о ласках любимой женщины и на губах оставался соленый вкус ее жарких поцелуев. Ему было горько, что она не захотела остаться с ним. Ушла, не разбудив, не простившись. Шевельнулась тревожная мысль: а что если эта встреча была последней? Он подумал о роковом пути обоих и невольно вспомнил слова песни:

Атаман Золотой увел свою команду на Чусовую. Из пещеры, где хоронилась шайка, часто уходил он на берег реки и молча смотрел с крутизны на мутные волны. Они сейчас катились медленно и тяжело, как будто предчувствуя долгий зимний плен, когда лед скует их буйную свободу и завоют над рекой метели, наметая сугробы.

Но придет весна, забурлят с окрестных гор потоки, вздуется, посинеет река и взломает ледяной покров. Вот когда развернет она свою богатырскую силу! Не стой на пути! Далеко слышно, как ревет Чусовая у Бойцов, бешено взбегает на утесы, разливаясь шипящей белой пеной, крутя воронки и стремительно уносясь дальше. Вот обогнула крутой мыс и широко разлилась на всю пойму, синее небо сияет над ней, в воду глядятся вековые сосны и отражения их колеблются в волнах… Ширь и раздолье!

Хозяином стал на Чусовой атаман Золотой. Свято держал он клятву: не поднимать руки на брата-бедняка. Зато горе было караванам Демидова, Турчанинова, графа Воронцова. Страх наводил он на заводчиков, на чиновников, на горное начальство. Наголову разбивал полицейские команды. В Екатеринбурге забеспокоились члены горного управления. Не один раз собирались они на совет.

— Что делать с окаянным? Просить помощи из России — позор.

— Неужели своими силами не справимся? Доверьте мне сие предприятие, — заявил Башмаков, коллежский асессор, и все согласились.

— Спасай!

…Блоха не раз уговаривал атамана.

— Не шути со смертью, Андрей. У нашего брата она за плечами стоит. Пора сменить пристань.

— Не наводи тоску, Блоха.

— Берегись, за нами, как за зверями, охотятся.

Блоха напророчил. В серый прохладный день, когда дали закрывала пелена тумана, караульный подал сигнал. Из-за мыса выплывала барка. Видно было, как усердно работали поносными сплавщики.

— По лодкам! — скомандовал Золотой и назначил старших.

Разбойники сели в лодки, в одну семь, в другую пять человек, и поплыли к барке. Оттуда блеснул огонь, грянул выстрел, бурый дым поднялся над пушкой. Атаман заметил треуголки солдат за бортом. В тот же миг послышались стоны и крики — картечь ударила в середину лодки. Из-за барки, с другой стороны, показался шитик с воинской командой. Он плыл наперерез.

— Назад! — крикнул атаман. — К берегу!

Первая лодка ринулась вниз по течению, вторая стала поворачивать к берегу. Раздался новый залп. Ядро попало в борт. Лодка начала тонуть. Люди барахтались в воде. Солдаты стреляли в них, били веслами по головам.

Андрей в бессильной злобе метался по берегу. С оставшимися в живых он решил защищаться до конца.

Солдаты причалили и повыскакивали из лодки. Они привинчивали к ружьям штыки. Предстоял бой — неравный, смертный. С барки снова хлестнула картечь. Косая Пешня упал. Блоха ойкнул и схватился за грудь. Четверо оставались невредимы: сам атаман, Трехпалый, Чиж и Шкворень. А солдаты уже лезли на угор.

Путь к пещере был отрезан. Пришлось принимать бой на угоре — сзади лес, впереди река. Разбойники, прячась за камнями, стреляли в солдат из ружей и пистолетов. Раненый Блоха заряжал те и другие.

Один из солдат был убит. Оставалось еще девять человек. Сержант, командовавший ими, подняв пистолет, кричал:

— Помни присягу, ребятушки! Поспешайте, заберем злодеев в полон! Эй, вы, окаянные! Кидайте оружие!

«Да ведь это Ванюшка Некрасов!» — узнал атаман усольского приятеля-протоколиста.

— Ванюшка! Это я, Андрей Плотников.

Сержант молча начал целиться в него. Расстояние было не больше двадцати шагов. Андрей вышел из-за прикрытия.

— Стреляй! Стреляй в старого друга, сволочь!

Раздался выстрел, пуля свистнула возле уха.

— Худо же тебя учили, Ваня, воинскому артикулу.

Атаман взвел курок и выстрелил старому приятелю в лицо. Тот зашатался и упал. Солдаты, потеряв командира, стали пятиться к лодке.

— Наша взяла! — кричал Трехпалый.