Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

По тракту пронесется то золоченая карета с гербом, то мышастая кибитка, то протрясется груженая фура, а то прозвенит колокольчиком возок почтаря-форейтора. Сам на облучке, позади солдат с мушкетом. Лицо у почтаря важное, багровое. Как сургучная печать.

А то всадник промчится. Комья грязи — из-под копыт, с пути не свернет, расступись все живое! Не всадник — летящая депеша!

Лет шесть назад в Царском Селе выстроили дворец неописуемой красоты. Пруды, беседки, фонтаны, изваяния богов и богинь.

Туда и спешат господа и вельможи. На царицын бал-маскарад. Из колясок выглядывают, полями, лесом любуются, а Ваську с матерью во взгляд не берут.

В один из дней, когда собирали последние овощи, на тракте остановилась кибитка. Вышел из нее дородный мужчина, оправил камзол, поиграл пальцами по пуговицам кафтана.

— День добрый!

— День добрый, сударь!

Подбросил на ладони круглую репку.

— А уродилась репка-то, бока-а-стая.

— А на вкус так еще слаще. Очистить? У меня есть ножичек, — предложил Васька.

— Я лучше землицы поем. — Пригнулся, насыпал щепоть земли па ладошку, растер, взял на язык, причмокнул: дескать, вот как вкусна землица…

Чудодей! Откуда такой?

— Селитряная землица. Калий преобладает. Сколько раз проезжал тут, а все недосуг было испробовать…

— Да зачем? — поразился Вася.

— Надо, братец! — Отряхнул руку. — Рубаха-то, гляжу, с отцовского плеча.

— Отцовская. Отцу другая положена, он в цейхгаузе получит.

— Вот теперь, братец, я про тебя все знаю.

— Чего ж знаете?

— А то, например, что отец твой солдат лейб-гвардии Семеновского полка.

— А как узнали?

— Землицу для чего кушал? Знаю, чья землица — не обманула. Да и рубаха на тебе не батистовая, а холщовая. А вот лет тебе…

— И не угадаете!

— …десятый годок!

— А как видать?

— Веснушек у тебя на носу ровным счетом девять.

Судя по костюму, звания высокого, а ведет себя будто сто лет с Васькой и его матерью знаком, и ему без разницы, что они худородные.

— Вот как важно счет знать!

Марья погордилась за сына:

— А он тоже счет знает.

Незнакомец вытащил из кармана луковку часов:

— Который час?

— Четверть четвертого пополудни.

— Знаток, знаток, — развеселился незнакомец, — хоть и без порток.

— Я еще Месяцеслов читаю!

— Что ж вычитал оттуда?

— И про лето, когда будет, и про осень.

— Ну-ка!

— Начало лета, или летний солнечный поворот, сделается в Санкт-Петербурге июня 10 дня, после полудни, в 3 часа 12 минут, когда солнце вступит в знак Рака. И жители северной части земного шара должайший день иметь будут, — прошпарил как по-писаному Вася.

— Что ж про осень в сей книжице сообщается?

— Осень начнется сентября 11 дня в 4 часа 34 минуты поутру, когда солнце придет в знак Весов.

— Вот как просветил, а я тебе, простак, часики показываю.

— Еще про рыбу-кит читал. Теперь меня не обманешь, какая это рыба.

— Какая ж?

— Рыба вроде рыба, а жабер нет. Легкие у нее. Кит холодный, как ледышка, а кровь горячая.

— Убил наповал! Кто ж тебя учил?

— Дядька Шумский, чучельник из кунсткамеры.

— А-а-а, бородатый такой.

— Бородища до пуза, верно.

— Значит, борода ум вынесла.

— Знаете его?

— Маленько.

— Мое учение теперь кончилось. Шумский так и сказал: «Что знал сам — передал. А чего не знаю — тому не научишь».

— Что ж тебя учить? — рассмеялся незнакомец. — Вон знаток какой. Книжек много читаешь?

— Про путешествия.

— Так и надо, солдатское дитё.

Васька строго поправил:

— А вот, сударь, и неверно говорите.

Тот удивился.

— Дитя — по семи лет от рождения, а до четырнадцати — отрок.

— Впредь буду знать, что величать тебя отрок…

— Василий Федоров Зуев! Уж коли все угадываете, так имя сами бы угадали.

— Вот тут, братец, нету моего умения. Чего нет, того нет. — Незнакомец руками развел, винился, что нету у него такого умения. — А вот есть у меня племяш. Годами, как и ты. Далеко, правда, живет. Но имею намеренье выписать к себе. К учению приохочу.

Кто сам незнакомец, где его племяш живет? Но Вася твердо усвоил, что невежественно отроку вперед высовываться: спросят — отвечай, с расспросами не лезь. Соблюдай себя.

Незнакомец еще раз на луковку взглянул.

— Бывайте здоровы! Вот что, отрок Василий Федоров Зуев. А приходи-ка с отцом в Троицкое подворье. На углу пятнадцатой линии и набережной.

— Знаю, поди. Мы с гимназеями на кулачках дрались. Илюшка Артамонов сразу трех положил. Сукном его отец на Галерной торгует. Во сила!

— Кулак что? — Незнакомец щелкнул Ваську по затылку: — Звону нет, не пустая башка. Считай, братец, что первый экзамен сдал.

И, смеясь, заспешил к кибитке.

— Между прочим, запомни: в руках силу тоже небесполезно нагуливать. Напали как-то на меня трое разбойников. Скрутил да в участок доставил…

Вот так господин! Кто б это мог быть? Барин барином, а по обхождению чистый простолюдин.

Дома застали Федора и Шумского.

— А, крестник… — заулыбался чучельник. — Поди сюда, давненько не виделись.

— Кого сейчас встретили! — выпалил Васька. — Господина одного потешного. Ой-ё! Землю лопал. Селитряная, говорит. Крышку часов открывает — я ему точное время обозначил. Как есть. Он аж рот разинул. Потеха. Велел приходить на Троицкое подворье, в гимназию.

— Куда? — протянул Федор.

— И верно, что чудной господин, — сказала Марья. — Ваську по затылку щелкнул. Звону не услышал и сказал, что сдал первый экзамен.

— Разные причуды у господ, — значительно заметил Федор. — Вон императрица Екатерина взяла и назначила наследника генерал-адмиралом. А тому и десяти лет не исполнилось. Вот так. Гимназия. Ишь ты. Я так думаю: одному по плечу боярская шуба, а кому и дрянной зипун. По мне — так воинский кафтан. Ой, мужики, глупыя вы, глупыя. Говорил я, сынок, с откупщиком Саватеевым. Берет тебя в услужение.

— Счислять прибытки? — усмехнулся Шумский.

— Ну.

— Эх ты, Федор, простая душа. У Васьки по всем приметам виды на науку.

— Виды… От видов полушка не набежит, сам знаешь.

Шумский пил чай, чашку за чашкой. Лицо утирал полотенцем. В самоваре отражались его бурые щеки с бородой, высокий лоб, рот. Хитро посматривал на свой медный лик.

— Третьего дня, — говорил Шумский, — в «Ведомостях» читал: зовут разночинных в гимназию.

— Чего не напишут в твоих «Ведомостях».

Ваське смерть как неохота к Саватееву — сивухой от него на версту разит, рожа адская, глаза рачьи.

Нашла коса на камень — поп свое, а черт свое. Не сдается Шумский.

— Читал я в одной книжице: арифметика простирается до известных родов счисления. М-да. Но есть еще… — Шумский победно поднимает палец. Палец убедителен, беспрекословен, перст, а не палец. — Но есть еще Аналитика. Высоко человеческий ум простирается. Выучиться бы крестнику на знателя!