Георгий Ишевский - Честь

— Плебей!.. Тоже состязаться… с кем?.. со мной?.. с «Громобоем»?.. в жилах которого течет благородная кровь «Гладиатора» и «Горемычной»…

— А моя бабушка знаменитая «Каналья», — не поворачивая головы бросил «Кин» и, прижав маленькие породистые уши, добавил: — Телегинская «Каналья», установившая на Московском Ипподроме 3-х верстный рекорд…

— Сам ты Каналья, — прошелестело в воздухе, и задравший вверх голову «Громобой» рванул вперед и перешел на рысь. Озверевший «Кин», готовый броситься вперед, нервно приподнялся на задних упругих ногах, но сильные руки Мещерякова властно осадили коня, недовольно взмахнувшего несколько раз головой.

По главной широкой улице в ту и другую сторону на полном ходу неслись разноцветные санки запряженные: вороными, серыми, гнедыми, рыжыми рысаками. Симбирск праздновал последние часы масленицы, но центром внимания конечно была схватка Акчурина с Мещеряковым, вот почему, когда они, один за другим, проезжали главные кварталы улицы, в толпе любопытных слышались громкие одобрения по адресу четвероногих героев дня. Противники промяли лошадей широким махом, открывающим дыхание лошади, разогревающим кровь и подготовляющим ее к состязанию. Они шагом подъехали к месту обусловленного старта. Акчурин вылез из санок, передал вожжи конюху и приблизился к санкам Мещерякова.

— «Орел… бровка, решка… поле», — с улыбкой сказал он, и подбросив не высоко серебряную монету, снова поймал ее и зажал в больших, поросших волосами, руках.

— «Орел», — так же с улыбкой ответил Мещеряков.

Акчурину досталось поле — Мещерякову бровка, чем он остался не доволен, так как приведенный из тихой деревни «Кин» должен был бежать всю дистанцию вплотную к публике, и Мещеряков боялся, что в наиболее напряженный момент бега, он может испугаться выкриков экзальтированной толпы.

— Поехали? — спросил Акчурин.

— Поехали, — ответил Мещеряков.

Разгоряченные лошади сразу взяли старт и вихрем резали спокойный, чуть морозный воздух, выбрасывая из нервных ноздрей клубы теплого пара. Брагин крепче взял Машу за талию… Ошеломленная близким стуком копыт, незнакомым храпом лошадей, она испуганно прижалась к Брагину, поймала его свободную руку и, повернув к нему румяное от мороза лицо, чуть слышно сказала:

— Страшно… как будто на небо летишь… Увлеченный бегом, он ничего не ответил и только крепко пожал ее маленькую руку.

Через мех жакетки он чувствовал учащенное биение ее сердца. Лошади прошли легкий поворот и ввалились в главный квартал улицы. Зрители, затаив дыхание, молча наблюдали необыкновенный бег рысаков, стихийным вихрем несущихся вперед, отстаивая честь своих предков: «Канальи» и «Гладиатора».

«Время» — током пронеслось в мозгу Акчурина. Он чуть ослабил вожжи. «Громобой» правильно понял хозяина, вытянул длинную шею, весь распластался и вложился в низкий, устойчивый ход. Несколько секунд лошади шли голова в голову… Но вот «Громобой» оторвался чуть чуть вперед. Мелькнула радостная улыбка на лице Акчурина, залитое счастьем лицо Нурьи, исчез задний обрез белых санок… Потерявший контроль правильного хода нервный «Кин» висел на сбою. Мещеряков встал, строже натянул вожжи, и на лету парализовал пагубный порыв лошади.

— Давай Мещеряков!.. Что заснул… давай, — ревела толпа.

— Кин!.. Кин!.. Кин!.. — слышался ободряющий шопот Мещерякова.

— Кин!.. Кин!.. Кин!.. — чуть слышным эхом шелестели слова Маши и Брагина. «Кин», в бешеном порыве вперед, едва ли мог слышать слова хозяина, Маши и Брагина. Его стихийно посылали вперед смутные контуры знаменитой бабки — «Канальи». Гордо взметнув головой, низко прижав уши, он, железным посылом Мещерякова, быстро набирал потерянную дистанцию… Словно случайно мелькнул задний обрез белых санок… снова скрылся… опять мелькнул…

— Мещеряков! Не поддавайся… нажимай, — кричала, вошедшая в раж, публика. Как мгновение, мелькнуло и осталось сзади бледное лицо Нурьи… недобрым огоньком сверкнули глаза Акчурина, и вплотную ритмично заколыхался огромный круп «Громобоя».

— А у нас будут лошади? — близко смотря в глаза Брагина спросила Маша.

— Будут… будут, — восторженно ответил Брагин, ближе прижимая к себе Машу, и пьянея от ее теплого дыхания.

Отстаивая честь предков, лошади продолжительное время шли голова в голову. До финиша оставалось 400–500 сажень. Посылая вперед «Громобоя», Акчурин нервно и часто работал вожжами. Мещеряков, высоко подняв натянутые вожжи, на весу держал «Кина». Он боялся малейшим неправильным движением нарушить ход лошади. Он понимал, что самый незначительный сбой или перехват влечет за собой неминуемый проигрыш, так как по резвому пэйсу бега не мог не признать в «Громобое» сильного и опасного конкурента своему «Кину».

Акчурин сделал последний нервный посыл… «Громобой» на шею вырвался вперед, но захлебнулся, сделал сбой и отпал. Последний посыл оказался роковым, и для Акчурина и для «Громобоя», отдавших, после упорной борьбы, первенство масленичного состязания Мещерякову и «Кину».

Симбирск расположен на нагорном берегу Волги. Восточная оконечность города, начиная от огромного, белого здания дворянского собрания, до убогих лачуг пригорода обрамлена двумя общественными садами: Новый Венец и Старый Венец, открывающих красочную панораму нескончаемых фруктовых садов, знаменитой на всю Россию симбирской антоновки, и красавицы Волги, несущей свои могучие воды, где-то далеко внизу. В этих садах горожане находили отдых вдыхая пьянящий аромат весны, палящий зной лета и вкусный мороз снежной зимы. Особенно повышенной любовью горожан пользовались короткие дни цветения яблони, обычно падающие на конец апреля или первые дни мая. В эти солнечные, мягкие дни на обоих Венцах творилось что то невообразимое, и трудно сказать любовалась ли восхищенная публика молчаливой яблоней, или молчаливая яблоня восхищенной публикой. В этом году яблоня цвела особо буйно и дружно, и не мудрено, ибо все яблони сестры-близнецы, вскормленные одной землей, умытые одним дождем, пригретые одним солнцем. Было воскресение, третий, последний и самый буйный день цветения.

После обеда Маша и Брагин пошли на Венец. Они прошли квартал главной улицы и свернули на Дворцовую, где включились в разноцветный поток людей, одних уже возвращающихся домой, других торопливо стремящихся на венец.

— Это моя первая весна в Симбирске, — сказала Маша, осветив Брагина искрами лучистых глаз и делая ударение на слове — «весна».

— Значит, вы никогда не видели, как цветет яблоня?

— Видела, но не обращала внимания, как то проходила мимо…

— И сегодня пройдете мимо?

— Сегодня нет… сегодня совсем другое, — тихо ответила Маша, прищурив глаза, как бы желая скрыть от Брагина истинный смысл ее ответа.