Явдат Ильясов - Тропа гнева

Кунхаз хлопнул в ладони. От белого шатра в глубине крепостного двора до самых ног Ширака пролегла узкая дорожка. Бубен загремел громко и тревожно, дудка словно зарыдала. Ширак оцепенел. Завесы шатра поднялись. Кто-то в сверкающем покрывале быстро и плавно пошел прямо к сыну Сохраба. Надрывался бубен, плакала дудка. Невысокая женщина, закутанная до пят в тонкие полупрозрачные ткани, стояла перед молодым хорезмийцем. Темные глаза массагетки влажно блестели и призывно глядели на пастуха.

Бубен внезапно смолк. Массагетка распахнула покрывало и отбросила его за себя. То была девушка лет шестнадцати. Грудь массагетки обхватывала короткая, без рукавов, с глубоким вырезом впереди куртка из синего бархата. Живот оставался обнаженным. Концы ярко-зеленого шарфа, стягивающего бедра, свисали до колен. Тысячи складок просторных шаровар, сшитых из голубого шелка, падали холодным блестящим каскадом на расшитые золотом фиолетовые башмачки с загнутыми кверху острыми носками. На предплечьях и запястьях сияли золотые браслеты. В ложбинке между грудями сверкала бирюза.

Снова загудел бубен. Массагетка откинула голову и подняла руки. Смуглое лицо танцовщицы запылало от возбуждения. Дрогнули ноздри прямого, немного массивного носа. Затрепетали пряди коротких волнистых черных волос. Раскрытые губы выражали страдание.

Девушка повела крутыми плечами, трижды стукнула правой ступней о левую и опустила глаза. Ее ладони мягко двинулись вправо и вниз, словно она плыла по озеру. Затем она снова подняла руки, переступила и ударила левой ступней о правую. Кисти плавно ушли влево. Повторив эту фигуру попеременно четыре раза, девушка согнула руки в локтях, стиснула кулачки, подала корпус назад и стала делать порывистые повороты гибкого, упругого тела, причем ее ступни отбивали ритм на одном и том же месте, а руки, точно при быстром беге, массагетка поочередно выбрасывала перед собой или заносила за спину.

Бубен зарокотал громче. Танцовщица, покачивая бедрами, двинулась по кругу. Так танцевали женщины на берегах Нила, в стране гандхаров и на южных островах, принадлежащих желтым народам.

— Хо! Хо! — выкрикивали массагеты.

Ширак не проронил ни звука. Глаза его горели, как у леопарда, заметившего в зарослях антилопу. Никогда в жизни пастух не видел подобного зрелища. Уже смолк бубен, уже танцовщица растаяла в толпе, но пастух не шевелился.

Издали, насупив брови, на него смотрел Артабаз. Взгляд лучника не предвещал ничего хорошего.

— Кто она? — как во сне, спросил Ширак вождя апасаков.

— Фароат, — ответил Кунхаз насмешливо. — Мое дитя.

Улыбка Ширака погасла. Он уже не притрагивался к пище. Он лег лицом вниз и даже ни разу не поднял головы.

— Устал, — сурово проворчал Сохраб. — Не трогайте его, пусть отдохнет.

Долго длился пир. Воины уснули где попало. Лежали прямо на земле, голые до пояса, здоровые, как буйволы, и не страшил их туман, заклубившийся над болотами, над озерами, над протоками матери-Аранхи.

Не спала стража на башнях. И ярко пылал на площади костер. При лучах солнца и при свете луны, знойным летом и в зимние стужи горит, охраняя массагетов от бед, неугасимое пламя — дух бога Атара.

Фароат вышла из городища утром, когда дозор открыл ворота. Мужчины и женщины рода, кроме ворчливых старух, которым всегда не спится, еще не вставали после пиршества.

Девушка вошла в заросли тростника, сняла куртку и шаровары, села на песок и заглянула в озеро как в зеркало. Голова, смотревшая на Фароат из воды, отчетливо напоминала одно бронзовое изваяние, доставшееся Кунхазу от тохаров. К тохарам оно попало от сарматов, к сарматам — от кочевых скифов. То было изображение богини эллинов. Его создали греческие мастера из богатого города, расположенного на северном берегу Черного моря. Кунхаз долго хранил подарок: лицо богини походило на лицо матери Фароат, женщины из племени авгалов, умершей давно. Однако четыре года назад изваяние переплавили на наконечники для стрел: стало известно, что Хорезм подчинился персам, апасаки ждали вторжения иноземцев.

— Я как вороная кобылица пустыни, — прошептала девушка, замирая от восхищения. — Кто в стране массагетов сравнится со мной по красоте? — Фароат приложила руку ко лбу. — О богиня рек Анахита! Освежи мое тело, отпусти на берег, не сделай плохо.

Она осторожно вошла в озеро. Вода плотно обхватила со всех сторон ее округлые руки, полудетские груди, широкие бедра, гибкую спину, втянутый живот и твердые колени. Девушка продрогла, вылезла на сушу, легла ничком на песок и закрыла глаза. Она думала и вспоминала.

Вечером, когда род располагается на ночлег, на площади внутри городища загораются десятки костров. Могуче пылает пламя Атара. Вокруг сверкают очаги семейств. Подле них погружаются в сон мужчины, женщины и дети. В стороне светится костер юношей. Там до рассвета не стихают разговоры о былых походах отцов. И до рассвета ворочаются на коврах и циновках девушки. Сон отгоняет жажда ласки. Но доля массагеток тяжела. Внутри рода юноша не касается девушки, девушка не касается юноши — так велят обычаи. Массагеток отдают за воинов другого рода того же племени, а это — разлука с местом, где проходило детство, тоска по родичам.

Фароат, как и другие, грустила по вечерам. Отчего? Она сама этого не понимала. Мир скрывал заманчивые тайны. Потоки воздуха, вода озер, тростники, травы, забавные козлята, запах молока в сумерках вечера глубоко, до слез, волновали Фароат. В теле бродили смутные желания. Она кого-то искала, кого-то ждала.

Но никто не приходился Фароат по душе — она отвергла много сердец, благо, по старым обычаям, женщина имела право свободного выбора. Чего она хотела? Красоты? Красивых мужчин среди апасаков было много, однако Фароат к ним не тянуло. Мудрости? Самые мудрые люди племени не вызывали в груди Фароат волнения. Славы? Фароат прогнала от себя даже Артабаза, знаменитого стрелка из лука, — сын вождя рода Шакала три года безуспешно добивался внимания Фароат. Дочь Кунхаза сама не знала, каким будет человек, которого она полюбит. Она просто ждала, когда он придет.

Этот человек пришел вчера.

Танцуя перед хорезмийцем, Фароат глядела на него, как на бога. Если бы не ревнивые взгляды соплеменников, не лишенных жестокости так же, как и добродушия, она упала бы к ногам кочевника, даже не спросив его имени. Она не знала этого сына пустыни. Возможно, он был дурным человеком? Почему же сердце Фароат так и затрепетало при виде угрюмого пастуха?.. До самого рассвета Фароат горела, как в лихорадке. Губы ее иссохли от внутреннего жара. Но девушка не смела подойти к чужаку. Обычай строг. Женщина принадлежит только своему племени. А Ширак — хорезмиец.